Адмирал Ушаков

Шла первая неделя сентября. Стояли редкие в Петербурге ясные осенние дни – последние перед слякотью и ненастьем. Бабье лето.

И вдруг в один из таких дней бабьего лета к «Счастью» подвалила дворцовая шлюпка. Она доставила на яхту поваров и провизию, золотую посуду и свежие цветы из оранжереи: императрица собиралась завтра утром на прогулку по заливу.

На следующий день уже со второй ночной вахты все были в парадной форме, начеку. Ушаков ходил, придирчиво осматривая каждый уголок.

Но отдежурила вторая, заступила третья вахта, а императрица еще не изволила пожаловать.

Только когда пробило шесть склянок, показался императорский катер со штандартом.

Федор Федорович с интересом и некоторым волнением ожидал императрицу – он ни разу не видал близко Екатерину II.

Чуть замелькали пышные дамские платья, шляпки, разноцветные зонтики, его уже заранее бросило в пот. Ушаков готов был лучше выдержать на яхте любой шторм, чем быть на ней в таком изысканном придворном обществе.

Спустили парадный, из красного дерева, трап.

Императрица легко поднялась на яхту. Ее поддерживал под руку какой-то важный сановник с Андреевской звездой на голубом шелковом кафтане.

Ушаков, сняв шляпу, склонился в поклоне. Волна духов обдала его. Прошуршали шелка – и все удалилось.

Начиналось свое, любимое, привычное, настоящее дело: сниматься с якоря, ставить паруса.

Федор Федорович получил приказ идти к Петергофу. Яхта, распустив паруса, летела как легкокрылая, белая птица. Петербург убегал назад. Впереди все шире и шире расстилался залив.

В плавании день промелькнул быстро. Ушаков не уходил с юта. Снизу, из императрицыных кают, доносились французский говор и смех. Бегали, суетились камер-лакеи. Пробегали камер-пажи в роскошных светло-зеленых бархатных мундирах, расшитых золотом. Чей-то сердитый голос бурчал:

– Сказано, на двенадцать кувертов, бери двенадцать! А фужеры где?

Явно готовились к обеду.

Ушаков боялся: а вдруг оттуда явится один из этих щеголеватых пажей и скажет: «Ее императорское величество приглашает ваше высокоблагородие к столу!»

От одной этой мысли становилось не по себе.

Но, к счастью, о капитане яхты не вспомнили, и Ушаков с большим аппетитом и безо всякого волнения, на скорую руку, пообедал у себя в тесной каюте. А потом вернулся на шканцы.

Настал тихий вечер.

Солнце заходило, с точки зрения сухопутных гостей, прекрасно. Ничто не предвещало на завтра большого ветра. Императрица и ее гости любовались закатом, даже вышли наверх.

На ночь было приказано бросить якорь в виду Петергофа.

На яхте зажгли фонари. В царицыных покоях – свечи.

Близилась полночь, а лакеи всё еще бегали с кофеем.

Ушаков потихоньку пошел к себе в каюту выпить чайку. Вестовой зажег свечу и принес чаю. Федор Федорович снял мундир, напился чаю и сидел, прислонившись к переборке. И незаметно уснул.

Проснулся он от тишины: кругом все спало. Яхта чуть покачивалась.

Через переборку доносился из кубрика храп матросов. Свеча догорела и готовилась потухнуть.

Ушаков вынул часы: было ровно три часа пополуночи. Он прислушался – сейчас должны пробить шесть склянок.

Но прошло минуты две, а колокола не слыхать.

Что это они, уснули там?

Он быстро надел мундир и шляпу и поднялся наверх.

Матрос у склянок топал на месте, зевая и, видимо, не собираясь бить.

– Какая склянка? – спросил, подходя, Ушаков.

– Шестая, ваше высокоблагородие.

– Почему не бьешь?

– Не велено.

– Кто не велел? – ничего не понимая, возмутился Ушаков.

– Приходил этот, как его… Захар Кистинтинич…

– Что такое? Какой еще тут Захар Константиныч? – окончательно вспылил Федор Федорович.

– Зотов. Камардин царицы. Не велел бить!

– Морской устав важнее всех твоих Захаров! – прервал его Ушаков. – Бей, как положено!

Матрос послушно ударил шесть раз в колокол.

– Бить и впредь! Чтобы все было по уставу, – приказал Ушаков и быстро пошел к шканцам узнать у вахтенного лейтенанта все подробности этой ерунды. Он подходил к шканцам, когда из императрицыной рубки вышла какая-то женская фигура в белом. Ушаков с удивлением и ужасом узнал в ней императрицу.

– Господин капитан, что случилось? – с тревогой спросила Екатерина.

– На яхте все обстоит благополучно, ваше императорское величество, – почтительно ответил Ушаков, снимая шляпу.

– А почему звонил колокол? Это пожар?

– Никак нет. Это бьют склянки.

– Какие склянки? Кто бьет?

– Ваше величество, песочные часы называются по-морскому – склянки. Пройдет полчаса, мы перевернем склянку и бьем в колокол.

– А-а, понимаю. Склянки – это Sanduhr[22]. Я не знала, проснулась, – говорила улыбаясь императрица. – Раньше, кажется, их не били…

– Их бьют всегда, ваше величество. Так положено по уставу императором Петром, – объяснял Ушаков, а у самого мелькнуло в голове: «Попал в историю, черт возьми эти склянки!»

– О, устав – большое дело. Его надо исполнять! – все так же улыбаясь, говорила императрица. – Продолжайте, пожалуйста, бить эти… склянки. Теперь я буду спать спокойно. Я накрою голову подушкой… Продолжайте, господин капитан!

И она ушла так же бесшумно, как и появилась.