Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

Уязвимы ли эти формулировки с точки зрения политической или экономической программы? Безусловно – они слишком неконкретны, – но ведь ни разработка, ни объявление таких программ не были целью Александра Васильевича при написании приказа для прочтения «во всех ротах, эскадронах, сотнях, батареях и командах». Зато принципиальные положения сформулированы достаточно четко: борьба за существование, а не за какую-либо программу; неизбежность этой борьбы, поскольку противник несет уничтожение самим основам жизни (вере в Бога, свободе и самостоятельности народа и государства); наконец, идеал свободы, самостоятельности и справедливости, который, даже не будучи конкретным, апеллирует в сущности к инстинктивному восприятию и потому не может не быть понятным. «Часто приходилось слышать, что Белое Движение не имело успеха потому, что его лозунги были неопределенны и непонятны. Это ложь и лицемерие, – писал генерал Казанович, доблестно сражавшийся на Юге. – Подняв наше старое трехцветное знамя, Корнилов и те, кто с честью носили это знамя после него, обещали Отечество… Опомнитесь, русские люди! Какие вам нужны еще лозунги?»

Говорилось тогда, говорится и сейчас, что лозунг Отечества смысла не имеет, – иногда с апелляцией к «недостаточной сознательности» народа, для которого Отечество персонифицировалось в Царе и само по себе якобы не существовало. Однако на поверку эта аргументация довольно уязвима: для сибирского крестьянина или забайкальского казака образ Царя был не более конкретен, чем понятия об Отечестве. Представления о сакральном характере монархической власти в начале XX века утрачивались «простым народом» не в меньшей степени, чем «образованными классами», и далекий Царь был подчас столь же непонятен, как и «расплывчатое» Отечество; и показательны крестьянские разговоры, зафиксированные на Юге России не больно-то грамотным деникинским агентом: «желание крестьян получить землю а на счет правление говорят что если будет земля у нас тогда пусть будет и царь нам все равно» [91]. Более основательно другое мнение – о равнодушии широких народных масс к идее «Учредилки». А вот каково было подлинное отношение к Учредительному Собранию Верховного Правителя России?

Весьма скверную услугу оказал Александру Васильевичу генерал Иностранцев, приведя в своих воспоминаниях «саркастический» рассказ о реакции адмирала на уже известную нам ноту союзников: «Во-первых, я им ответил, что Учредительное Собрание или, вернее, Земский Собор я собрать намерен, и намерен безусловно, но лишь тогда, когда вся Россия будет очищена от большевиков и в ней настанет правопорядок, а до этого о всяком словоговорении – не может быть и речи. Во-вторых, ответил им, что избранное при Керенском Учредительное Собрание – за таковое не признаю и собраться ему не позволю, а если оно соберется самочинно, то я его разгоню, а тех, кто не будет повиноваться, то и – повешу! – Тут Верховный Правитель снова засмеялся. – Наконец, при выборах в настоящее Учредительное Собрание пропущу в него лишь государственно-здоровые элементы и людей работоспособных и знающих, а не говорунов. Вот – какой я демократ! – Адмирал снова рассмеялся и снова оглядел всех нас». Чрезвычайно благодарный материал для тех, кто желает выставить Колчака убежденным «диктатором» и глумливым «антидемократом», – эта цитата, однако, не выдерживает сопоставления с подлинными текстами как ответа союзникам, так и заявлений, сделанных Верховным Правителем для русской аудитории.

«В день окончательного разгрома большевиков моей первой заботой будет назначение выборов в Учредительное Собрание… – писал Колчак в своей ответной ноте. – Признавая себя ответственным перед этим Учредительным Собранием, я передам ему всю власть, дабы оно свободным решением определило будущее устройство государства…» Эти слова имеют не официальное, а очень «личное» звучание, и то же можно сказать о выступлении Александра Васильевича перед представителями сибирской прессы 28 ноября 1918 года, в первые дни после принятия верховной власти.

«Раз будут созданы нормальные условия жизни, – говорил тогда Колчак, – раз в стране будут царить законность и порядок, тогда возможно будет приступить и к созыву Национального Собрания.

Я избегаю называть Национальное Собрание – Учредительным Собранием, так как последнее слово слишком скомпрометировано. Опыт созыва Учредительного Собрания, собранного в дни развала страны, дал слишком односторонний партийный состав. Вместо Учредительного Собрания собралось партийное, которое запело интернационал и было разогнано матросом. Повторение такого опыта недопустимо.

Вот почему я и говорю о созыве Национального Собрания, где народ в лице своих полномочных представителей установит формы государственного правления соответственно национальным интересам России [92].

Я не знаю иного пути к решению этого основного вопроса, кроме того пути, который лежит через Учредительное Собрание».