Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память

А на какие рубежи мог рассчитывать Дитерихс, готовясь остановить советское наступление? Весьма правдоподобно выглядят рассуждения современного историка: «… Существовал действительно прекрасный оборонительный рубеж – полоса Томской (или Щегловской) тайги. Это полоса сплошных девственных почти непроходимых лесов шириной примерно в 60–80 верст, которая в те времена тянулась сплошной стеной на юго-восток вплоть до Алтая. В полосе отступления белых войск поперек тайги с запада на восток шли лишь три дороги: на севере это был идущий на г[ород] Томск Большой Сибирский тракт, в центре – линия железной дороги, и на юге от г[орода] Щегловска шел Новый Переселенческий тракт. Дороги были узкие, а вне дорог в условиях зимы продвигаться было практически невозможно. Защищать, таким образом, требовалось лишь выходы этих дорог из тайги, для чего было необходимо небольшое количество свежей пехоты, богато снабженной пулеметами». Однако если принять версию, «что генерал Дитерихс, затевая 25 октября свой маневр, именно полосу Щегловской тайги наметил в качестве того последнего рубежа, на котором он в крайнем случае гарантированно сумеет остановить красных», – мы сразу же оказываемся перед очевидным фактом: столь выгодный рубеж с его «выходами дорог» лежал значительно восточнее столичного города Омска…

Общеизвестное до банальности положение Клаузевица о войне как «подлинном орудии политики, продолжении политических отношений, проведении их другими средствами», на самом деле с точки зрения самого автора вовсе не облечено той непреложной категоричностью, с которой его повторяют многочисленные начетчики. Германский мыслитель отвергает мнение, будто «политическая цель [войны] становится деспотическим законодателем»: «ей приходится считаться с природой средства, которым она пользуется (то есть собственно войны. – А.К.), и соответственно самой часто подвергаться коренному изменению; все же политическая цель является тем, что прежде всего надо принимать в соображение». Основываясь на этих рассуждениях, мы приходим к заключению, что при общности глобальной военно-политической цели – освобождения России от большевизма, преодоления последствий революции – адмирал Колчак и генерал Дитерихс осенью 1919 года уже совершенно по-разному представляли себе ближайшие политические задачи.

Теперь мы, кажется, можем поверить утверждению Сахарова, будто Дитерихс стремился просто сохранить Верховного Правителя и кабинет министров до момента падения Советской власти под деникинскими ударами. Вряд ли идея безвластного, номинального правительства отвечала воззрениям Главнокомандующего фронтом, – но в данном случае, очевидно, и произошло то самое «коренное изменение» политических целей под влиянием «природы» разворачивавшихся военных действий. Напротив, Верховный Главнокомандующий, являющийся одновременно и Верховным Правителем, стремится сохранить за высшей государственной властью самостоятельное значение, не может сделать ее заложницей обстановки, складывающейся за тысячи верст на Юге России, и в этой ситуации не считает допустимым поступиться столицей.

Колчак прекрасно понимает, что пестрый политический лагерь его сторонников, сотрудников, подчиненных все еще очень далек от того патриотического единства, к которому призывают обращения Верховного и Совета министров вот уже почти год. Гинс вспоминал брошенную в октябре фразу адмирала: «Если я сниму военное положение, вас немедленно переарестуют большевики, или эсеры, или ваши же члены Экономического Совещания… или ваши губернаторы…» Падение столицы и превращение Российского Правительства в бутафорскую группу угрожало активизацией всех оппозиционеров и переходом их в действенно-враждебный лагерь; тыл, на передышку в котором уповал Дитерихс, мог при этом оказаться опаснее и страшнее всякого фронта; и потому допустить оставление Омска Верховный Правитель не хотел даже на уровне оперативной идеи. И 4 ноября 1919 года в кабинете Колчака состоялся разговор, так изложенный английским военным представителем со слов своего агента: