Весь декабрь, январь, февраль и март до первых чисел апреля я пробыл в Иркутске, сперва при штабе, занимаясь организацией хозяйственной частью отряда, а затем, когда отряд в январе ушел на Канско-Тайшетский фронт, я остался в Иркутске при канцелярии отряда для заведования канцелярией хозяйственной части, с правом по этим вопросам подписываться за временно исполняющего обязанности начальника штаба отряда. В апреле, по приказу Артемьева с японско-семеновской ориентацией, с которой я не мирился, я был в 24 часа, вместе с канцелярией, выслан в Канск к отряду. 25-го апреля я приехал опять в Иркутск за приобретением у министерства] снабж[ения] и пр[одовольствия] шинельного сукна, находящего в Киренске, и затем снова вернулся в Канск. Оттуда поехал в Красноярск в военно-промышленный комитет для заказа шиться шинелей. Там я встретился с Григорием] Прох[оровичем] Сибирцевым и Евг[ением] Евгеньевичем] Колосовым, последнего я предупредил о предполагаемом аресте его со стороны Розанова.
В Красноярске пробыл около недели. Это было в июне 1919 г. В июле я поехал в Омск, по поручению Красильникова попросить перед Ставкой о переводе отряда на фронт. В просьбе этой сперва было отказано Лебедевым; в Омске я виделся с известными кооперативными деятелями: Сазоновым, Емелиным и Шишкановым, говорил с ними, что карательная мера борьбы на внутренних фронтах не достигает цели, а наоборот, озлобляет крестьян и что нужны радикальные перемены во всем курсе политики, чтобы внутренние восстания и выступления прекратились. Собеседники мои соглашались со мной, но говорили, что бессильно бороться с реакцией. Из Омска я снова вернулся в Канск и в августе 1919 г. под видом командировки возвратился снова в Омск, где жил дома, в семье отца.
В это время бригаду Красильникова в конце сентября стали переводить на фронт; с ее первыми эшелонами – 26 или 27-го сентября – я тоже выехал на фронт в распоряжение Сахарова, но, пробывши в эшелонах на станции Варгаши под Курганом три дня мы были возвращены в распоряжение ген[ерала] Пепеляева на ст[анции] Вагай. Прибыли мы туда числа 10 или 12-го октября и до прибытия всех эшелонов стояли в районе ст[анции] Вагай в деревнях, а 17-го октября я выехал с фронта в Омск, где и состоял с этого времени до отъезда в Иркутск на упомянутой выше должности в егерской бригаде, как тогда назывался отряд Красильникова.
3-го ноября по предписанию полковника Жилинского Владимира Эрнстовича, временно командовавшего бригадой вместо Красильникова, и по приказанию интенданта той же бригады штабс-капитана Чижа я отправлен был сопровождать больного сыпным тифом Красильникова в Иркутск, где его и сдал 15—16-го декабря в госпиталь американского Красного Креста, где, как я слышал 7—8-го января, он умер 28-го декабря. 16 декабря я жил на ст[анции] Иркутск в вагоне, а когда наладилась переправа через Ангару, переехал в Иркутск, сдал находившийся у меня револьвер (наган) и карабин русского образца Красильникова через фельдшера Елизарова я сдал коменданту станции] Иркутска еще 25-го декабря.
Арестован я был в городе у артиста-антрепренера Н.И. Дубова на Луговой улице № 30 контрразведкой штаба рабоче-крестьянских дружин с 19-го по 20-го января. Числа 7—8-го января я был у Сазонова в помещении Народного банка и предлагал ему услуги для поступления на службу в кооперацию по продовольственному делу, ввиду возложения Политическим центром всего продовольственного дела на кооперацию. Сазонов ответил, что вопрос, какая кооперация возьмет на себя продовольственное дело, выяснится на сессии происходившего кооперативного совещания, и просил меня зайти позднее.
Начальником штаба отряда Красильникова или его заместителем по строевой или оперативной части я никогда не был; начальником контрразведки при отряде тоже никогда не был и участия в ней вообще не принимал. Наоборот, по моему настоянию контрразведка при отряде была совершенно уничтожена уже в декабре 1918 г., когда мы переехали в Иркутск, после ареста Герке и компании. Ни в каких оперативных действиях, не говоря уже о действиях карательных, в отряде Красильникова я участия не принимал, занимаясь исключительно канцелярской и хозяйственной работой. Ставка считала меня человеком чужим и раз пять наводила справки о моей благонадежности, а у ген[ерала] Розанова я был под пренебрежительной кличкой «блокист».
В расстреле заключенных Омской тюрьмы после восстания 22-го декабря в Омске я участия не принимал, да и не мог, так как жил в это время в Иркутске, что могут подтвердить: первый – Николай Иванович Будов, артист, ныне работающий в Иркутске в труппе городского театра, второй – артист той же труппы Иосиф Константинович Самарин-Эльский, третья – артистка той же труппы София Всеволодовна Борцова, четвертая – Екатерина Николаевна Гудкова, живущая в Иркутске по 3-й Солдатской ул[ице], если не ошибаюсь, в д[оме] № 34 (против прежнего помещения штаба рабоче-крестьянской дружины, внизу), пятый – Александр Александрович Жалуцкий, живущий по 2-й Солдатской № 5.