Адмирал Колчак и суд истории

Источниковедческий анализ документального комплекса «Следственного дела» позволил обратиться к малоизвестной истории публичного суда над колчаковскими «министрами», прямо связанного с причинами «выпадения» из поля зрения центральной советской власти Сибирского региона в вопросах национального строительства.

В периодизации истории Октябрьского переворота 1917 г., данной в статье «Новые времена, старые ошибки в новом виде», Ленин выделил в качестве самостоятельного третьего этапа «гражданскую войну от чехословаков и «учредиловцев» до Врангеля, 1918–1920 годов»[560]. Совершенно очевидно, что, ограничивая хронологические рамки маем 1918 г. – ноябрем 1920 г., он исходил из того, что именно в это время война с интервентами и «белогвардейцами» составляла главное содержание жизни России. К концу ХХ века, с подачи зарубежных историков и молчаливого согласия их российских коллег, «венцом» окончания войны стал считаться показательный судебный процесс 1922 г. в Москве над политической оппозицией большевиков – партией социалистов-революционеров[561].

Между тем, уделяя приоритетное внимание крупным публичным процессам, проходившим в европейской части России, не следует пренебрегать «локальными» судебными разбирательствами. Проходившие на местах событий, они зачастую имели более важное значение, чем «столичные», по следующим причинам.

Во-первых, многие видные деятели небольшевистских партий приобретали свой политический опыт в «окраинных» областях России. Во-вторых, «поздние» судебные процессы в практике применения обвинений против подсудимых использовали опыт местных военно-революционных трибуналов хотя бы потому, что состав обвинителей «стажировался» на ранних аналогичных процессах. В-третьих, применительно к Сибири, отдаленной от центра России, употребление термина «локальный судебный процесс» неприемлемо по причине ее уникального социально-политического и территориального статуса, признанного той же центральной советской властью.

Изучение состава документов «Следственного дела» позволило ответить на некоторые вопросы. Что помешало председателю, а затем заместителю председателя Чрезвычайной следственной комиссии К.А. Попову, ведшему или присутствовавшему в Иркутске практически на всех допросах по политическим делам особой важности с января по апрель 1920 г., воспользоваться всем объемом «Следственного дела» при составлении своеобразного «публичного отчета» о борьбе советской власти с «колчаковщиной»? Почему он ограничился публикацией только одного из вариантов стенографической записи показаний бывшего Верховного правителя, а в предисловии к книге признался в том, что «не дал полной и исчерпывающей истории и картины самой колчаковщины»?[562]

Видимо, составители «Допроса Колчака», определив целью своего исследования «дать путем этого допроса историю не только самой колчаковщины в показаниях ее верховного главы, но и автобиографию самого Колчака, чтобы полнее обрисовать этого «руководителя» контрреволюционного наступления на молодую советскую республику»[563], сознательно отвлекали внимание историков от более «капитальной» исторической темы – судебного процесса на Атамановском хуторе.

В качестве доказательства этого предлагаем рассматривать установку члена Сиббюро, председателя Сибревкома И.Н. Смирнова, высказанную им в день открытия судебного процесса на закрытом заседании по обсуждению «руководящих директив» ревтрибуналу: «Ведь этот процесс явится большим политическим митингом. После того, что будет о них обнаружено на суде, они уже как политическая партия погибли […] Настроение масс переходящее, и это мы должны учесть»[564].

Не случайно государственный обвинитель А.Г. Гойхбарг в своих обзорных статьях о процессе, где «судились не только колчаковцы, но и породившие и поддержавшие колчаковщину партии: кадеты, эсеры и меньшевики», список «преступлений» начал с роли правых социалистических партий. «Теоретически мы убеждены, – писал он, – что правые социалистические партии, участвуя во власти, являются только прислужниками буржуазии, ее лакеями, что они сейчас необходимы буржуазии и военщине, как демократический фиговый листок, прикрывающий перед трудовыми массами их безобразную наготу. На суде это наше теоретическое убеждение получило себе драматическое подтверждение в смешных и страшных картинах сбрасывания этого фигового листка буржуазией и военщиной»[565].

Вторым доказательством являются стенограммы судебного процесса. С источниковедческой точки зрения необходимо отметить, что информация о каждом его заседании, публиковавшаяся «Советской Сибирью» целыми полосами, грешила многочисленными искажениями[566].