Адюльтер

Последнюю неделю я испытывала почти невыносимые страдания. Выплакала все слезы, снова и снова представляла, как меня доставляют в университетский кампус, где работает Марианна, как насильно госпитализируют в тамошнюю психушку. Уверяла себя, что вчистую проиграла всю свою жизнь – всю, за исключением, быть может, профессии и материнства. Ежеминутно думала о том, как бы мы с ним могли жить, если бы по-прежнему были подростками, которые вместе смотрят в будущее. Но потом пришла наконец минута, когда я дошла до предела отчаяния, достигла дна и, взглянув из этой бездны вверх, увидела лишь одну руку, протянутую мне, – руку моего мужа.

Да, он, наверно, тоже терзался подозрениями, но его любовь оказалась сильней. Я попыталась быть честной, рассказать ему все и сбросить это бремя – но не понадобилось. Он дал мне понять, что какие бы выборы ни делала я в жизни, он всегда будет на моей стороне, и потому бремя стало легче.

Еще я поняла, что виню и корю себя за то, в чем он меня даже не упрекает. И я повторяла: «Я недостойна этого человека, он не знает, какая я».

Но он знает. Знает! И это возвращает мне самоуважение и восстанавливает порушенную любовь к себе. Потому что если человек, который без малейших затруднений отыщет себе спутницу жизни на следующий же день после того, как мы расстанемся, хочет быть рядом со мной – то, значит, я чего-то стою. И не «чего-то», а – многого.

Я обнаружила, что снова могу спать с ним в одной постели, не чувствуя себя грязной, не считая, что совершаю предательство. Зато я чувствую, что меня любят, и знаю, что достойна этой любви.

Поднимаюсь с дивана и, подхватив свои вещи, иду в ванную, примыкающую к кабинету Якоба. Он знает, что видит меня голой в последний раз.

Процесс исцеления долог, продолжаю я, вернувшись. Могу предположить, что он испытывает те же чувства, однако уверена – Марианна хочет только, чтобы эта эскапада завершилась и она могла обнять его с прежней любовью и с прежней уверенностью.

– Да, но она не говорит мне ничего. Поняла, что имело место, и закрылась наглухо. Она никогда не была особенно ласкова, а сейчас вообще превратилась в какого-то робота, целиком и полностью уйдя в работу. Это ее способ бегства.

Оправляю юбку, надеваю туфли и, достав из сумки сверток, кладу его на стол перед Якобом.

– Что это?

Порошок.

– Не знал, что ты…

Тебе ничего и не надо знать, думаю я. Тебе не надо знать, как далеко я могу зайти в борьбе за человека, в которого была так смертельно влюблена. Страсть еще жива, но пламя ее с каждым днем все слабее. Знаю, что скоро оно угаснет совсем. Всякий разрыв болезнен, и эту боль я ощущаю каждой клеточкой своего существа. Мы в последний раз сегодня видимся наедине. Будем еще часто встречаться на званых вечерах и коктейлях, на выборах и пресс-конференциях, но никогда – так, как сейчас. Это было великолепно – заняться таким неуместным, таким несвоевременным сексом и завершить роман так, как мы его начали, – полностью растворяясь друг в друге. Я знала, что это было в последний раз; он – нет, но ничего не смог сказать.

– И что мне с этим делать?

Выбрось. Пакетик стоил мне довольно круглую сумму, но все равно – выбрось. И ты избавишь меня от порока.

Я не уточняю, какого именно порока. У него есть имя – Якоб Кёниг.

Вижу, как вытягивается от удивления его лицо, и улыбаюсь. Прощаюсь традиционными тремя поцелуйчиками и выхожу. В приемной поворачиваюсь к секретарю Якоба и машу ему ручкой. Он отводит взгляд, делая вид, что погружен в чтение бумаг, и едва бормочет «до свиданья».

Уже на улице звоню мужу и говорю, что Новый год хотела бы встретить дома, с детьми. Если же он непременно хочет куда-нибудь поехать, лучше будет приурочить это к Рождеству.

* * *

– Погуляем перед ужином?

Киваю, но не двигаюсь с места. Смотрю неотрывно на парк перед отелем и на освещенную закатным солнцем заснеженную вершину Юнгфрау.

Человеческий мозг устроен удивительно: мы забываем запах, пока не ощутим его снова, мы заглушаем голос памяти, пока не услышим его, и даже те чувства, что казались похороненными навечно, вдруг воскресают, оживают, когда мы оказываемся там, где когда-то испытал их впервые.

И я плыву по реке времени назад – в те дни, когда мы были в Интерлакене впервые. В ту пору мы жили в дешевом отельчике, ходили от одного озера к другому, и всякий раз нам казалось, что мы пролагаем новый путь. Мой муж участвовал в безумном марафоне, большая часть которого проходила по горам, а я гордилась его авантюрным духом, стремлением добиться невозможного, покорить немыслимое и потребовать от своего тела больше, чем оно может дать.

Он был не единственный сумасшедший: сюда понаехали люди со всех концов света; отели были переполнены, а в бесчисленных барах и ресторанах это маленького – всего пять тысяч жителей – городка по вечерам происходило братание. Не знаю, каков Интерлакен осенью, но вот так, при взгляде из окна, он кажется пустынным и далеким.