Адаптер

Она ждала Рустама вот уже долгих три месяца. Скоро должна начаться зима, она чувствовала холод, мокла под дождем и не уходила. Шок и ужас не прошли, они стали частью ее, цепью, сковавшей душу и разум. Когда она закрывала глаза, то вновь и вновь видела Рустама и себя в их последнюю ночь вместе. Мозг защищал ее разум, отключая воспоминание в тот момент, как в комнату ворвались полицейские. Не забывало об этом тело, содрогаясь во сне от рыданий и судороги. А утром Азин с трудом могла подняться, ощущая в груди мертвенный холод и одновременно горящую печь, из-за которой трудно дышать, а сердце заходилось от стука, впадая в забытье и практически останавливаясь, чтобы забиться снова в бешеном ритме, как теряющая силы лань, убегающая от стаи гиен.

Она не слышала, как вошли в дом, как слуги впустили и спрятались по углам. Она не слышала, как они вошли и долго смотрели на нее и Рустама, уставших после любви, едва накрытых тонкой простыней. Что-то сильное и невозможное потащило ее, прижало лицом к матрасу. Чья-то сильная и маленькая рука вывернула ей руку до хруста, до боли, а другая рука впилась в промежность, холодной перчаткой вторгаясь внутрь нее. Третья рука держала ее за волосы, не позволяя склонить голову, чтобы она смотрела, видела все, что они делают с Рустамом. И она забыла про свою боль, крича от ужаса.

Они искали капсулу, зажав голову и раскрыв челюсти Рустама. Это пыточное устройство выбралось из стен исторического музея, уродливое, торчащее рычагами во все стороны. Они смеялись, потом Азин поняла, что они сразу знали, в каком зубе капсула, но вырывали по очереди, пока это им не надоело. Что было дальше, она не знала, получив укол в шею.

Очнулась Азин в камере, одна. Жесткая кровать была перемазана ее кровью, вся промежность была в липкой вонючей крови. Странно, но боль больше не волновала ее. Допрашивали ее долго, потом просто отпустили через две недели. Она могла жить, тратить огромные суммы, которые оставил ей Рустам. Она была свободна, он выкупил ее контракт, но идти было некуда. Раньше она и мечтать не могла о таких деньгах, а теперь в них не было никакой ценности. У нее было на десяток хороших жизней во втором круге, в первом она навсегда остаться не имела права. Срок депортации две недели после смерти мужа, а он был еще жив.

— Пойдемте, я вас провожу, — офицер взял Азин под руку и повел к своей машине.

Она повиновалась. Он не в первый раз увозил ее в гостиницу, не говоря ни слова. Он увидел ее в первый же день, как она пришла на площадь Правды, и не стал спрашивать, чего она ждет. Они ехали молча, пожилой офицер смотрел на ночной город, продолжая держать ее под руку, будто бы она собиралась вырваться и убежать.

— Его привезут завтра, сказал он, когда они вышли и встали у входа. — Вам сообщат через три дня, не раньше.

Азин с тревогой посмотрела на него, офицер грустно улыбнулся и кивнул, по-дружески похлопав по руке. Она заплакала от радости.

— Вы придете первая, я знаю. Я вам помогу, — офицер немного склонил голову в знак почтения. — Для меня честь помочь вам. Вы и ваш муж уникальные люди, Пророк вас не покинет.

Он ушел, не оборачиваясь, не желая даже взглядом оскорбить ее, узнать ее чувства, которые не способен был скрыть даже платок, обмотанный вокруг лица. Азин прижалась к холодной стене, чувствуя на лице грубость искусственного камня, истертого ветрами и людскими судьбами. Завтра она сможет убить его, она плакала от счастья.

Все прошло быстрее и страшнее, чем она могла подумать. Офицер не обманул — она была первая, никого до нее не впустили, и в лицах бледных от гнева и послушности мужчин и женщин, стоявших у входа в серое здание, она увидела страждущих, знавших, что привезли новую жертву. Она не хотела знать, откуда они это знают, почему их так много, и почему эти люди хотят пытать.

Офицер был с ней, помогая совершить положенный ритуал. Азин ничего не могла делать сама, то падая в обморок, то застывая на месте, не понимая где она, и что происходит. Она запомнила улыбающееся лицо Рустама, как он закрыл глаза и перестал существовать. Дальше была боль, невыносимая, сжигающая изнутри, превращая тело и разум в ничто.

Два месяца в больнице. Раны на руках заживали медленно, не как у Рустама, у которого все заросло грубой пеленой за неделю. Ее руки гноились, она перенесла два заражения крови, и Азин казалось, что она сама гниет внутри, уничтожая себя прошлую. Пожилой офицер встретил Азин при выписке. Он взял на себя ее ордер на депортацию. Она не знала, куда ехать, Азин не думала об этом, как и о том, что будет делать потом, после помилования, после убийства Рустама.

Офицер рассказал, что родные Рустама были проинформированы. Им сообщили о его преступлении и казни через неделю, как это требовал закон. И они ждали ее, прислали приглашение. Это было рукописное письмо на серой жесткой бумаге, написанное красивым почерком, так могла писать только девочка: