Адам и Ева

Я посеял и пожал. Мы выпекли хлеб и поставили его под солнце. И стали исповедовать ныне веру первых людей. Всякий первоначальный культ есть благодарность обильного дарами жнеца. Хлеб научил нас почитанию вечного и бесконечного бога силы и жизни. Этот бог был раньше мира. Он трепетал биением жизни с древней единой клеточкой живого вещества. Он рос вместе с ростом пород животных. Миры были его семенем изверженным в матки безграничных бездн. И четыре элемента являлись образом его вечности. Все существо мое было проникнуто им. Его биенье разливалось в моих жилах и между ним и мной происходил вечный обмен веществ. Всеми частями моего существа, кровью, мозгом костей, обросшей волосами кожей я всасывал его в себя. Мой бог таился в крохотном зерне, которое разрыло комья земли и дало нам хлеб, как и горы, реки, лес и все породы тварей. Он был зодиаком, благодатным дождем и львом и крошечным пауком, плетущим ткань из нитей росы. Он был всеми частицами жизни и самою жизнью в своей вечности. Но мне и людям моего племени говорили:

– Бог в не тебя, ибо ты – сам грех. Его нет ни в едином зерне твоего тела, где гнездится нечистая первоначальная тина бытия. Только одна смерть способна искупить весь смрад твоей жизни. Бог сам есть владыка смерти, царящий в средоточии мертвой вечности.

Но я ушел в лес. Я услышал птиц, и дождь, и раскаты грома. Я ходил нагой в лучах зари. И истинный бог открылся мне, ибо я был наг.

Однажды, преломляя хлеб, я промолвил Еве с великим волнением.

– Бог также и в этом хлебе, как был он в ниве, как ныне и в нас, вкусивших от хлеба его. Бог есть непрерывная делимость животных и вещей.

Когда я это произнес, в виски мне ударило что-то, словно истина впервые вступила в меня. Божественною радостью обдало меня, ибо сначала я создал свою жизнь согласно себе и своему разумею, а потом создал моего Бога, согласно моей жизни. Гордости не было во мне. Во мне была простота смиренного перед жизнью существа. Я взял стебелек травы. Он показался мне огромным, как дуб, но вместе дуб не был больше меня.

– Не также ли и ты, Ева, узнала об Авеле в тот день, когда, затрепетав, опустила на свое чрево руки, восклицая:

– Бог явился!

О, каким необычайным голосом промолвила ты мне об этом, дорогая жена, возвестив, что жизнь посетила тебя. Но ты не ведала еще, что с этим словом каждая зачавшая женщина приближается к сердцу вселенной.

Ясный ум Евы оставался все же таким же простым, бесхитростным как раньше. Она сохраняла прежнюю нежную грацию и дары детских лет. Она всегда была правдива и искренна, обладая удивительным смыслом женщины, которая все сводит к человеческой мерке, оставаясь живым источником человечества. Жизнь для меня была наглядной и определенной вещью. Я не чувствовал потребности подыскивать для нее символа, ни какую-либо другую, более совершенную, чем она, форму. Но Ева вскармливала природу своим молоком молодой матери поры бытия, полная свежести юного сока поколений. Я видел бога в стебельке травы и широко-шумном дубе, она же воздевала глаза к небесам.

– О, Адам, – говорила она, – он там вверху. У него борода, как у тебя, и глаза, как у Авеля и Ели.

Я отвечал ей:

– Видишь, дорогая, камешек. Я беру его в руку и ударяю по нему другими, смотри: из него выходить Бог. Он не больше в молнии, раздирающей небо, чем в этой искорке, служащей для добывания огня.

Она кивала головой и молвила мне со своим смехом козочки.

– Как же он может, такой большой, помещаться в этой маленькой штучке?

Иногда мы прижимались ухом к стволу дерева. Чудесная жизнь раздавалась песней сего вершины до самых корней, слышались потоки струившихся соков, ропот ветра, трепет земли, подобный шуму реки. Благоговейным волнением охватило нас.

– Бог! – тихо молвила она.

Я брал ее руки в свои, опускал голову, и дрожащими губами произносил, как она:

– Бог!