Адам и Ева

Примечаю, как от часа к часу набухают пупырышки распускающихся бутонов, как они топорщатся, напоенные соками и обласканные солнечным теплом. Раньше всех на пылающих кармином, будто налившихся кровью, ветвях и веточках нетерпеливо поднимаются и заостряются веретенца персиковых бутонов. Значит, нынешние жестокие морозы деревья перенесли хорошо. Наши труды не пропали даром. У самых нетерпеливых оболочка бутонов уже лопается, они вот-вот распустятся. Уже просвечивает краешек спрятанной, до тех пор плотно свернутой розовой юбочки. Что за зрелище! Награда за все мучения и усталость, за все заботы и пролитый пот.

Я медленно бреду, едва ли не ползу по саду; впитываю в себя свои владения глазами, слухом, обонянием. Упиваюсь ароматом сырой земли, свежей коры и первых листочков, рвущихся к свету. Внимая любовным трелям птиц, вдыхаю переливающийся радостью воздух.

Парочка зябликов, чирикающих на голом еще яблоневом суку, заботливо вьет гнездо; два обуреваемых страстью черных дрозда яростно поспорили из-за самочки. Сшибаются в полете, словно в них вселился сам дьявол. Долбят друг дружку в затылок, только перья летят во все стороны.

Иду обратно… Обдумываю, что необходимо сделать сегодня, на какой участок кого поставить. Сад распахивает свои объятья, напитывает меня свежей волшебной силой.

Ни на что на свете я не променял бы эти мгновенья, когда можно постоять и оглядеться, коснуться и погладить взглядом, понюхать и вобрать в себя все лучшее из того, что родилось этим утром. (Я должен насытить душу на целый день: проголодаешься — потом некогда будет.)

Весь мокрый от росы, возвращаюсь домой, завтракать. По обыкновению не с пустыми руками. (На белом свете всегда что-нибудь растет, цветет, зреет, ползает, лазает или летает.)

— А что ты мне принес? — спрашивает Луция.

— Перышко сойки. Погляди, какое красивое, голубое. Будто небо, омытое дождичком и подсушенное солнышком.

— Покажи-ка!

Конечно, Томек от таких подарков воротит нос — другое дело, если это гусеница «мертвой головы», жук с большими рогами-челюстями или по крайней мере закатившееся яйцо фазана. Над перышком он насмехается, щуря все еще сонные глазки, такого же цвета, как и сойкино перо.

Наши малыши часто подтрунивают друг над дружкой, не дают себе ни отдыху, ни сроку, но не могут и дня прожить врозь. Само собой, до тех пор, пока не попросишь Томека взять Луцку из яслей. Эта малоприятная, хоть и непостоянная обязанность возмущала его до глубины души. Он обожал шумное буйство и удаль, взвивался, как стрела, и, хлопнув дверьми, бежал куда-то вслед за товарищами. А то целые дни сидел, словно привязанный, на ветвях старого ореха и, задрав голову, глазел в небо. И, хотя светило солнце, витал где-то среди звезд. Я не мешал ему отправляться в эти небесные экспедиции, в далекие космические странствия. Это же так увлекательно! Но вместе с тем (незаметно, чтобы не ожесточился) давал понять, что все поразительные триумфальные полеты и открытия подготавливаются у нас здесь, внизу, на нашей древней и доброй, исхоженной, истоптанной вдоль и поперек и тщательно возделываемой земле.

И чтобы подкрепить слово делом, я предложил ему обработать весной несколько грядок. Сажай и выращивай себе, что хочешь.

Предложение не вызвало у него энтузиазма. Выдумывать всяческие геройские подвиги и про себя переживать славные деяния куда приятнее, чем обрабатывать мотыгой грядки, гнуть спину над рассадой, поливая и обихаживая ее, рыхлить землю и полоть сорняки. Тем не менее глаза его светились радостью, когда он принес первый пучок красной редиски или когда рубаха его раздувалась от набитых за пазуху, только что сорванных стручков молодого горошка. Теперь на его участке кустится черная смородина, два рядка клубники, а вчера Томек посадил там — а как же иначе? — два персиковых деревца.

Разумеется, саженцы я отобрал для него самые лучшие. Но Томеку они нисколечко не понравились. Он словно подозревал меня в том, что я подсунул ему завалящий товар. Уже вчера мы поспорили об этом, но сегодня он затеял разговор снова.

— Ну посмотри, — показывал Томек. — Ты же дал мне каких-то заморышей! Да еще обрезал чуть не до земли. Чего же из них вырастет?

— Увидишь, — отвечаю я. — Ты погляди, такие же прутики мы высадили в прошлом году, а теперь они вовсю пошли в рост.

— А прутики посильнее, потолще да побольше разрослись бы еще лучше.

Ему хотелось посадить деревца с длинным, сильным стволом и ветвистой кроной, то есть именно такие, что гроша ломаного не стоят. Впрочем, тут он не одинок. Говорят, прежде так было заведено.