Ада, или Радости страсти. Семейная хроника

– Нет, спасибо, утром уже купался. (Легкий вздох, как летит время: он тоже в мельчайших подробностях помнил общие обеды отцов и детей в Риверлэйне: обязательное учтивое приглашение в ватер-клозет, радушных учителей, несъедобные блюда, жирные рагу, «Боже, храни Америку», сконфуженных сыновей, вульгарных отцов, титулованных знатных особ английской и греческой крови, их спортивные яхты и «Яки», и взаимное якшанье на Багамудах. Могу ли я, сын мой, под рукой переложить это вкуснейшее синтетическое изделие с розовой корочкой на твою тарелку? «Тебе не понравилось, папочка!» (разыгрывая уязвленный ужас). Боже, храни вкусовые луковицы бедных американцев.)

– Замечательный звук у твоей новой машины, – сказал Ван.

– Не правда ли? Да, – (надо бы расспросить Вана насчет этого «горнишона» – обозначение смазливенькой «камеристочки» на русско-французском диалекте самого подлого разбора). – Ну, как ты тут, мой мальчик? В последний раз мы виделись в день твоего возвращения из Чуса. Попусту тратим жизнь в разлуке! Скоморохи рока! Послушай, давай перед осенним триместром проведем месяцок в Лондоне или в Париже!

Демон сронил монокль и вытер глаз стильным кружевным платочком, который извлек из грудного кармана смокинга. Слезные железы Демона срабатывали без задержки, если только подлинное горе не вынуждало его следить за собой.

– Папочка, у тебя сатанински здоровый вид. Еще и свежая гвоздика в бутоньерке. I suppose you have not been much in Manhattan lately – where you did its last syllable?[118]

Кровиночка Винов – домотканые каламбуры.

– En effet, я позволил себе проехаться в Акапулько, – ответил Демон, ненужно и невольно припоминая (с тем особым шквальным наплывом подробностей, что докучал и его детям) полосатую, лиловую с черным рыбку в чаше аквариума, такие же полоски кушетки, высвеченные субтропическим солнцем прожилки стоящей на каменном полу ониксовой пепельницы, кипу старых, заляпанных апельсиновым соком номеров журнала «Повеса» (playboy), привезенные им с собой драгоценности, фонограф, дремотным женским голосом поющий «Petite negre, au champ qui fleuronne», и изумительный животик очень дорогой, очень непостоянной и совершенно обворожительной юной креолки.

– А та девушка, как бишь ее, тоже с тобой ездила?

– Видишь ли, мой мальчик, если честно, с каждым годом их номенклатура становится все более запутанной. Поговорим о чем-нибудь попроще. Где же выпивка? Мне обещал ее один мимолетный ангел.

(Мимолетный ангел?)

Ван потянул зеленый снурок звонка, отправив в буфетную певучий призыв и заставив старинный, оправленный в бронзу аквариум с томящейся в нем одинокой цихлидой антифонически булькнуть в углу музыкальной гостиной (диковинный, возможно как-то связанный со степенью насыщенности кислородом отклик, понятный лишь Киму Богарнэ, кухонному мальчишке). «Может, вызвонить ее после обеда?» – подумал Демон. В котором часу это будет? Пользы чуть, а для сердца вредно.

– Тебе уже сказали? – спросил Ван, снова присаживаясь на плотный подлокотник отцовского кресла. – Дядя Дан приедет с поверенным и Люсеттой поздно вечером.

– И отлично, – откликнулся Демон.

– А Марина с Адой спустятся через минуту – ce sera un diner a quatre.

– И отлично, – повторил он. – А ты, мой дорогой, мой бесценный юноша, превосходно выглядишь, – так что я даже не вижу необходимости преувеличивать комплимент, как делают некоторые, обращаясь к стареющему мужчине с доведенными до блеска бальных туфель волосами. И смокинг твой недурен – то есть недурно признать в одеждах сына руку своего старинного портного – это все равно, как поймать себя на повтореньи ужимки, присущей кому-то из пращуров, – к примеру, вот этой (три раза помахав у виска левым указательным пальцем), так мама обозначала небрежное, миролюбивое несогласие; тебя сей ген миновал, но мне не раз случалось замечать этот жест в зеркале моего парикмахера, когда я запрещал ему втирать «Кремлин» мне в плешь; и знаешь, кто еще его перенял? – моя тетушка Китти, та, что вышла за банкира Боленского, разведясь наконец со своим кошмарным старым бабником, Левкой Толстым, писателем.

Демон предпочитал Диккенсу Вальтера Скотта, а о русских романистах держался весьма невысокого мнения. Ван, как обычно, счел необходимым поправить его:

– Он фантастический художник, папа.

– А ты фантастически милый мальчик, – ответил Демон, роняя еще одну пресную слезу. Он прижал к щеке крепкую и ладную ладонь Вана. Ван поцеловал волосистый кулак отца, уже сжимавший незримый пока бокал с вином. Несмотря на обилие мужественных ирландских черт, все Вины, в венах которых текла и русская кровь, проявляли немалую нежность при ритуальных приливах родственных чувств, оставаясь отчасти неловкими в словесных ее выражениях.