Читаем Ада, или Радости страсти. Семейная хроника полностью

– Кому нынче интересен Састерманс, – заметила Люсетта, нарочитостью отклика, похожего на ход коня или на rovesciata[209] южноамериканского футболиста, уподобляясь своей единоутробной сестре.

Нет, это вяз. Полтыщи лет назад.

– Его предком, – продолжал суесловить Ван, – был прославленный, или выражаясь иначе, fameux русский адмирал, который дрался на дуэли epee[210] с Жаном Нико и именем которого названы острова то ли Тобаго, то ли Тобаковы, не помню, все это было давно, полтыщи лет назад.

– Я упомянула ее лишь потому, что прежние возлюбленные нередко бывают склонны к ошибочным выводам, – подобно кошке, которая, не управившись перескочить забор, убегает без повторных попыток – и без оглядки.

– Кто рассказал тебе об этой скабрезной корделюдии – я хотел сказать, интерлюдии?

– Твой отец, mon cher[211], мы много видались на Западе. Ада поначалу решила, что Стукин – вымышленное имя, что ты дрался на дуэли совсем с другим человеком, но это было еще до того, как пришло известие о смерти другого в Калугано. А Демон сказал, что тебе следовало просто отлупить его палкой.

– Не получилось, – сказал Ван, – гнусная крыса уже догнивала на больничной койке.

– Я говорю про Стукина, – вскричала Люсетта (обратившая свой визит черт знает во что), – а не про моего несчастного, всеми преданного, отравленного, ни в чем не повинного учителя музыки, которого даже Аде, если она не врет, не удалось избавить от импотенции.

– Дройня, – откликнулся Ван.

– Не обязательно его, – ответила Люсетта. – Любовник его жены играл на тройной виоле. Послушай, я возьму какую-нибудь книгу (роясь на ближней полке – «Гитаночка», «Клиши в Клише», «Мертваго навсегда», «Уродливый новоангличанин»), и прилягу, комонди, в соседней комнате, пока ты будешь... О, обожаю «Трехликий жезл».

– Спешить некуда, – сказал Ван.

Замолкают (до конца действия остается примерно пятнадцать минут).

– В десять лет, – говорит, чтобы что-то сказать, Люсетта, – я еще переживала период «Vieux Rose» Стопчиной, между тем как наша сестра (прибегая в разговоре с ним, происходившим в тот день и год, к неожиданному, царственному, авторскому, шутливому, строго говоря, неточному и неправомочному притяжательному множественного числа) прочла в этом возрасте – на трех языках – куда больше книг, чем я к двенадцати. И все же! После жуткой болезни, свалившей меня в Калифорнии, я основательно занялась собой: Пиогены победили «Пионеров». Я вовсе не стараюсь произвести на тебя впечатление, но скажи, тебе не приходилось читать любимого моего автора, Герода?

– А как же, – небрежно ответил Ван. – Срамной современник Юстиниана, римский грамматик. Ты права, чтение превосходное. Сумасшедшая смесь искусства и блистательной грубости. Ты, душа моя, читала его в дословном французском переводе с греческим текстом en regard[212], не так ли? – между тем как один из моих здешних друзей показал мне отрывок найденного недавно текста, которого ты, скорее всего, не знаешь, – о двух детях, брате с сестрой, которые делали это так часто, что в конце концов умерли сочлененными и их не смогли разделить – эта штука растягивалась, растягивалась, а когда озадаченные родители отпускали детей, они каждый раз со шлепком возвращались назад. Все это очень похабно, очень трагично и страшно смешно.

– Нет, я не знаю этого места, – сказала Люсетта. – Но, Ван, почему ты...

– Сенная лихорадка, лихорадка! – выкрикнул Ван, роясь в поисках носового платка по пяти карманам сразу. Ее сострадающий взгляд и бесплодие поисков вызвали в нем такой прилив отчаяния, что он с топотом вылетел из гостиной, прихватив попутно конверт, уронив его, подняв, и укрывшись в самой дальней из комнат (пропахшей ее «Degrasse»), чтобы там единым духом проглотить письмо.

«О милый Ван, это моя последняя попытка. Ты можешь назвать ее документом безумия или ростком раскаяния, но я хочу приехать к тебе и жить с тобой, где бы ты ни был, до скончания века. Если ты отвергнешь деву, замершую под твоим окном, я немедля отправлю аэрограмму, ответив согласием на предложение руки и сердца, месяц назад сделанное твоей бедной Аде в валентиновом штате. Он из аризонских русских, достойный, мягкий человек, не слишком умный и не слишком светский. Единственное, что нас роднит, это пронзительный интерес к воинственного обличия пустынным растениям, особенно к разнообразным видам агавы, на которой кормятся гусеницы благороднейших животных Америки, мегатимид (как видишь, Кролик закопошился вновь). Он владеет лошадьми, картинами кубистов и «нефтяными скважинами» (что бы они собою ни представляли – адский отец наш, тоже владеющий ими, не пожелал мне этого объяснить, отделавшись по своему обыкновению сомнительными намеками). Я сказала моему терпеливому валентинцу, что дам ему определенный ответ после того, как переговорю с единственным мужчиной, которого любила и буду любить всегда. Постарайся дозвониться до меня нынче ночью. С ладорской линией творится нечто ужасное, но меня заверили, что неисправность удастся одолеть еще до начала речного прилива. Thine, thine, thine (твоя). А.»

Перейти на страницу:

Все книги серии Романы

Похожие книги