Ада, или Эротиада

Она увела его за здание отеля в безобразную ротонду — укрыться от гадкой мороси; там попыталась приласкаться, но он увернулся от ее губ. Она уезжает в считанные минуты. Героически стойкий, беспомощный Андрей возвращен в отель из клиники. Дороти удалось достать три билета на рейс Женева — Феникс. Эти два автомобиля увезут его, ее и его героическую сестрицу прямо в несуразный аэропорт.

Она попросила носовой платок, и он достал голубой из кармана непродуваемой куртки, тут слезы у нее полились градом, она закрылась рукой, а он стоял перед ней с протянутым платком.

— Фрагмент спектакля? — холодно поинтересовался он. Она покачала головой, взяла платок, бросив по-детски «merci», высморкала нос и, задыхаясь, глотая слова, заговорила, и вмиг все, все было кончено.

Она все рассказать мужу не сможет, пока тот болен. Вану придется подождать; пусть тот достаточно окрепнет, чтоб встретить это известие; на это потребуется время. Разумеется, она сделает все от себя зависящее, чтоб его вылечить, есть в Аризоне один чудодей…

— Вот-вот, подлатаем бедолагу перед виселицей! — проговорил Ван.

— Подумать только! — в слезах говорила Ада, тряхнув напрягшимися разведенными руками, будто роняя крышку или поднос. — Подумать только, как он старательно все скрывал! Нет-нет, как можно, я не в силах бросить его сейчас!

— Ну да, старая песня — флейтист, которого лечим от импотенции, бравый флотский лейтенантик, которому, может, не суждено вернуться с заморской войны!

— Ne ricane pas![520]— вскричала Ада. — Бедный, бедный мальчик! Как смеешь ты издеваться!

То было свойственно его натуре даже в дни юности: Ван имел обыкновение утолять страстную ярость или крушение надежд надменными заклинаниями, отдававшими болью сломанного ногтя, вцепившегося в атлас, которым выложено нутро ада.

— Замок Веры, Замок Света! — кричал он теперь. — Елена Троянская, Ада Ардисская! Ты предала Древо и Мотылька!

— Перестань (stop, cesse[521])!

— Предала Ардис Первый, Ардис Второй. Загорелого в Шляпе и теперь — Гору Рыжую…

— Перестань! — твердила Ада (как полоумный эпилептику).

— Oh! Qui me rendra mon H'el`ene…[522]

— Ах, перестань!

— …et la phal`ene…[523]

— Je t'emplie («prie» и «supplie»[524]), хватит, Ван! Tu sais que j'en vais mourir[525].

— И все же, все же, все же! — (каждый раз ударяя себя по лбу) — Быть всего на волосок от, от, от — и вдруг этот идиот, выходит, не идиот, а Китс^{165}!

— Боже мой, мне уже пора! Скажи мне что-нибудь, мой драгоценный, моя единственная любовь, скажи что-нибудь, помоги мне!

И только узкая пропасть молчания, прерываемого лишь шелестом дождя в листве вязов.

— Останься со мной, девочка! — сказал Ван, забыв про все на свете — гордость, ярость, принятые нормы жалости.

Казалось, мгновение она заколебалась — или хотя бы подумала, не заколебаться ли; но уже с улицы донесся зычный окрик — там стояла Дороти в сером плаще и мужского вида шляпе, усиленно маша к себе сложенным зонтом.

— Не могу, не могу, напишу тебе! — в слезах проговорила несчастная любовь моя.

Ван поцеловал ее хладную, как лист, руку и, предоставив заботиться «Бельвю» о своем автомобиле, всем Трем Лебедям — о своем имуществе, Мадам Скарлет — о кожных проблемах ее Эвелин, прошагал пешком километров десять по хлюпавшим дорогам до Ренназа, а оттуда унесся самолетом — в Ниццу, Бискру, Кейп-Код, Найроби, к отрогам Бассета…

And o'ver the summits of the Basset[526]

Так писала ли она? Ах, ну как же! Конечно, любая малость прошлого со временем стала бесценной! В нескончаемой скачке, с девчоночьим смехом фантазия рвалась за фактом. Андрей прожил еще несколько месяцев — по пальцам: один, два, три, четыре — скажем, пять. До весны тысяча девятьсот шестого или седьмого Андрей продержался молодцом с преспокойно отказавшим легким и в бороде цвета соломы (уход за лицевой растительностью — отличное занятие для больного). Жизнь раздваивалась, ветвясь и дальше. Да, сказала ему она. Он оскорбил Вана на лиловом крыльце отеля «Дуглас», где Ван поджидал свою Аду в финальной версии «Les Enfants Maudits». Месье де Тобак (в прошлом рогоносец) и лорд Ласкин (и на сей раз второй), а также несколько рослых юкк и приземистых кактусов, явились свидетелями дуэли. Виноземский был в визитке (по необходимости); Ван в белом костюме. Ни один не пожелал рисковать, потому оба выстрелили одновременно. Упали оба. Пуля г-на Визиткина поразила Вана в подметку левого ботинка (белого, с черным каблуком), сбив его с ног и вызвав легкие fourmillement[527] (муравьиное расползание) на коже — только и всего. Ван угодил своему противнику в низ живота — рана серьезная, от которой тот в свое время оправился, если оправился вообще (здесь развилка судьбы тонет в тумане). На самом же деле все было гораздо скучнее.