Ада, или Эротиада

Дорн (перелистывая журнал, Тригорину): Тут месяца два назад была напечатана одна статья… письмо из Америки, и я хотел вас спросить, между прочим (берет Тригорина за талию и отводит к рампе)… так как я очень интересуюсь этим вопросом…

Ада стояла, прислонившись спиной к стволу дерева: красавица шпионка, вмиг отринув конспирацию.

— Хотела, между прочим, тебя попросить, Ван (переходя на шепот, гневный жест рукой) — прекрати, как идиот, строить из себя хозяина; он же в стельку пьян, неужто ты не видишь?

Экзекуция была прервана появлением дядюшки Дэна. За рулем он проявлял удивительную беспечность, что столь часто и, Бог знает, по какой причине, отличает езду многих угрюмых и скучных людей. Оголтело петляя меж сосен, он резко притормозил свой красный автомобильчик прямо перед Адой и вручил ей фантастический подарок — большую коробку мятных конфет: беленьких, розовеньких и, о Боже, зелененьких! И еще, сказал он, подмигнув, у него для нее аэрограмма.

Вскрыв, Ада обнаружила, что послание вовсе не ей и не из унылого Калугано, как она опасалась, а предназначалось матери и из места куда более веселого — Лос-Анджелеса. Марина заскользила взглядом по аэрограмме, и по лицу ее растекалось до неприличия восторженное девчоночье блаженство. С победным видом она протянула послание Ларивьер-Мопарнас, которая прочла его дважды, снисходительно-укоризненно качая головой. Тут Марина, едва не притопнув от восторга ногой, выкрикнула (пробулькала, прожурчала) своей невозмутимой дочери:

— Педро возвращается!

— И, надо полагать, до конца лета тут проторчит! — заметила Ада — и уселась на автомобильный плед, расстеленный поверх сухой, кишащей муравьями хвои играть в снап с Грегом и Люсетт.

— Ах нет, да нет же, только на пару недель (девчоночье хихиканье). — А после мы поедем в Уссэ, Голливуд-тож, то бишь (Марина сияла как никогда), — ну, конечно, все поедем, и наша авторша, и дети, и Ван — если пожелает.

— Я бы поехал, да не смогу, — сказал Перси (образчик его юмора).

Между тем дядюшка Дэн, смотревшийся эдаким франтом в пиджаке в вишневую полоску и комичном, опереточного вида канотье, будучи в высшей степени заинтригован присутствием неизвестных, пирующих по соседству людей, направился к ним: бокал вина «Геро» в одной руке, бутербродик с икрой — в другой.

— «Скверные дети»! — бросила Марина в ответ на некий вопрос Перси.

Очень скоро, Перси, тебе предстоит умереть — и вовсе не от той пульки, что засядет у тебя в жирной ляжке, на дне крымского ущелья, а через пару минут, когда, открыв глаза, ты с облегчением ощутишь себя в безопасности под прикрытием вечнозеленых зарослей; да, очень скоро тебе предстоит умереть, Перси; но в тот июльский день в графстве Ладора, развалясь под сосной, уже в основательном подпитии после какой-то более ранней пирушки, с похотью в душе и липким бокалом в сильной, поросшей белым волосом руке, слушая зануду-литераторшу, переговариваясь со стареющей актрисой и нежно поглядывая на ее неулыбчивую дочь, ты упивался пикантностью ситуации — ну, старый дружище, чин-чин! — что неудивительно. Дородный, красивый, праздный и ненасытный, отменный регбист, утеха сельских девиц, ты совмещал в себе обаяние вольного спортсмена с занятной манерностью светского кретина. Думаю, сильней всего я ненавидел в твоей смазливой физиономии младенческий румянец, твои гладенькие щечки, не представляющие проблем для бритья. Я же, как начал, так и кровоточу каждый раз вот уж семь десятков лет.

— Когда-то, — рассказывала Марина своему юному кавалеру, — в скворечнике вон на той сосне был «телефон». Как бы сейчас он пригодился! Ну вот, идет enfin[288]!

Муженек, уже без бокала и без бутербродика, приближался к ним с замечательными известиями. Оказалось, это «исключительно любезное общество». Опознал с полдюжины, по крайней мере, итальянских слов. Решил, что это утреннее сборище пастухов. Решил, что они решили, что и он пастух. У истоков этой версии, возможно, брезжит холст кисти неизвестного художника из коллекции кардинала Карло де Медичи. В возбуждении, в крайней ажитации коротышка повелел, чтоб слуги непременно снесли провиант и вино туда, к его новым замечательным друзьям; сам засуетился, подхватил пустую бутылку и корзинку, где лежало вязание, роман англичанина Куигли и рулон туалетной бумаги. Но Марина провозгласила, что профессиональные обязанности требуют, чтоб она немедленно позвонила в Калифорнию, и, позабыв о своих намерениях, дядюшка тотчас с готовностью вызвался отвезти ее домой.