Ад & Рай

– Да что с вами, батенька? Будто не я, а вы из Голландии вернулись. Оно, конечно, приятно представить Керенского в штанах на лямках и в панамке с помпоном, но таких рослых детей не бывает. Лучше скажем, что он переоделся в женское платье, – и унизительно, и смешно. Хотя это для российской публики. В Голландии такое одеяние – архитипичное явление, даже модное. Прекрасная страна.

– Откуда у вас столько познаний о Голландии? – с подозрением спросил Троцкий. – Вы как из эмиграции весной вернулись, вас же узнать нельзя. Если не ошибаюсь, вы в Швейцарии скрывались?

Ленин с нежностью ощупал шуршащую бумажку в кармане.

– Я туда тайно ездил, через Германию, – мечтательно признался Ильич. – И знаете, Лев Давидович, не жалею. Жизнь заиграла новыми красками. Мак. Сыр. Мельницы. Вот бы и там революцию сделать! Впрочем, я рассчитываю, что после России мы распространим наши идеи на все страны поголовно. По лицензии, хоть и бесплатно.

– Я вам одно скажу, – сменил тему Троцкий, терзаясь завистью к путешествиям Ленина. – Революцию надо летом совершать. Иначе замучаешься потом устраивать парады в слякоть, под дождём.

Ленин глотнул крепкого горячего чаю.

– Летом у нас восстание сорвалось[75], – заметил он, заложив руку за борт пиджака. – Не ждать же теперь год? Сейчас Временное правительство никто защищать не станет. Они – архиговно, а у нас отличная программа для привлечения трудящихся масс. Правда?

Троцкий подумал, что тоже хочет чаю, – но вслух этого не сказал, ибо не хотел экономически зависеть от Ленина. С улицы доносились порывы ветра, переходящие в вой, и пение революционных матросов.

– Программа, Ильич, бесподобная, – причмокнул Троцкий, поправив пенсне. – Фабрики рабочим, земля крестьянам, мир народам – превосходно. Но, на мой взгляд, надо добавить секса. Если в программу включить обобществление женщин, весь Петроград поднимется – юнкеров в Зимнем в яичницу сомнут. И наши поддержат! Например, Коллонтай. Она уже призывала женщин четыре года назад отказаться от ревности к мужику и раскрыть свою сексуальность[76].

– Я подумаю, – пообещал Ленин. – Сначала для вдохновения надо фантик лизнуть. Но вообще тема привлекательная. Взять, например, Надю Крупскую. Почему она никак не раскроет свою сексуальность, а всё очки да пучок в волосах? Ладно, сосредоточимся на революции.

Троцкий поднялся и подошёл к окну. На стекле застыли капли дождя – серые улицы Петрограда сделались пустынны, и лишь грузовики, полные солдат и матросов, носились взад-вперёд, рыча моторами. Внимание председателя Петросовета привлекла странная парочка – молодая женщина, закутанная в пурпурное одеяние, и юноша-брюнет – тоже в чём-то, напоминающем тунику. Эти двое стояли на тротуаре и затравленно озирались. Троцкий почесал бородку, нахмурился.

«Похожи на контрреволюционеров. Кинут бомбу в окно – и киш мир ин тухес[77]. Надо бы послать людей, проверить документы. Враги везде. Меня не будет – революция кончится. А лысому-то, конечно, всё равно – он такой расслабленный. Случись чего, сразу в Голландию уедет». Не сказав Ленину ни слова, он вышел за дверь и позвал дежурного…

…Ни Алевтина, ни ангел не чувствовали холода. Алевтина смотрела на жёлтое здание со стилизованными римскими колоннами и в десятый раз задавала себе вопрос – где они сейчас находятся?

– Я уже его видела, – чуть ли не по слогам произнесла женщина. – Это Институт благородных девиц, в просторечии – Смольный. Считался очень престижным – маменька собиралась отдать меня туда на воспитание. Не сложилось – далеко из Москвы в Санкт-Петербург переезжать… так-так-так… значит, это не Москва. Варфоломей ошибся адресом. Похоже, подземный портал переместил нас на север.

Ангел рассматривал редких прохожих: хорошо одетых дамочек, державших замёрзшие руки в муфтах, и солидных господ – в тройках, шубах, бобровых шапках. Эта публика сторонилась других обитателей города – солдат в серых шинелях, матросов Балтфлота в бескозырках, бесшабашно несущихся мимо на автомобилях. В стороне раздался цокот копыт – проехал извозчик в синей пролётке.

– Да, мама, – потёр лоб ангел. – Тебе неспроста очень и очень знакома сия картина. Помнишь, Варфоломей сказал, что давно уже не занимался перемещениями во времени? Он должен был переместить нас в Москву, на 1972 года вперёд. Но, то ли рука дрогнула, то ли энергию не рассчитал – архангел допустил промах. Элементарно ошибся. Судя по тому, что я вижу перед собой, – это осень 1917-го.

Алевтина прижала руки к щекам. Она лихорадочно оглядывалась – и узнавала, узнавала, узнавала. Вывески – «Купецъ Щербатовъ», извозчики, уличные продавцы газет, матросские патрули. Из окон здания Смольного повисли промокшие от дождя красные флаги.

– Подумать только… – ахнула Алевтина. – Значит, получается… я уже мертва. Ты – тоже. А твой отец – жив и работает в полиции Москвы. Но что мы теперь будем делать, Лёша? Ты опять слетаешь в Небесную Канцелярию, найдешь Варфоломея, а тот всё исправит?

Ангел остервенело почесал крыло под туникой.