Ад криминала: Рассказы и очерки

Коридоры в редакции были узкими, и кабинеты маленькими, в которых можно было лишь по одному протиснуться меду столами. Кузьма Иванович услышал, как двое сотрудников полушутя назвали свои клетушки "камерами". "Прямь, как большевики, законспирировались, сразу черта с два найдешь", — отметил про себя старик и занял очередь.

Заполняя карточку посетителя, Кузьма Иванович вспомнил здание сельсовета своего поселка, — аккуратно выкрашенное и облицованное ракушечными плитами, — перед которым дура Козлова распорядилась установить на бетонных тумбах шестнадцать десятиметровых флагштоков с флагами союзных республик, будто это был дом Советов Союза. И никто ее не остановил, не одернул. Усмехнулись и приняли. В этом пошлом и примитивном копировании он уже видел истоки ублюдочного извращения государственной и партийной политики. Механизм этой внешней копиистики Кузьма Иванович разгадывал без труда: "сверхний" спускает директиву "нижнему”, который превращает ее в догму и воплощает в жизнь так, как ему это выгодно и удобно; внешне создается эффект исполнения, и "сверхний”, видя труды "нижнего", ощущает себя пророком и одаривает милостями своего подчиненного… При этом страдал, конечно, последний, рядовой гражданин. И весь ужас был в том, что сами рядовые по своему же добровольному желанию творили себе кумиров… Прокурор Рыльский был прав: сами виноваты и нечего на кого-то пенять, буть то хоть "отец народов", или "отец застоя".

Очередь продвигалась медленно. Вопросы в основном были жилищные или по трудовому законодательству. Люди, выходя из "камеры" заведующей приемной, досадливо махали руками, проклинали своих местных руководителей, а бабы утирали слезы.

Рядом с Кузьмой Ивановичем сидел украинец Григорий Семенюта, как значилось в его карточке, скотник одного из колхозов Донецкой области. Это был невысокий, крепкий хохол лет пятидесяти, с квадратным лицом и пудовыми кулаками. Одет он был в защитный плащ и кирзовые сапоги. Если бы Кузьма Иванович не видел его карточки, принял бы его за лесника или рыбинспектора.

— Тоже правду у Москви шукать? — тихо спросил Кузьму Ивановича скотник, видя, что тот, заполнив карточку, уставился глазами в пол.

— Да… — нехотя пробормотал старик.

— Найдэш йи. Нема нидэ. Одны ховать, други копать та шукають…

— А у вас какой вопрос?

— Вопрос, вопрос, — пробормотал Семенюта. — Ружо у мены отнялы за, то шо волкив стреляв, шоб овэц не таскалы. Председатель распорядывсь.

— Так это только приветствовать должны. Даже поощрять! — воскликнул Кузьма Иванович.

Семенюта поднял на него свои тяжелые угрюмые глаза и ответил:

— А куды мясо председатель будэ спысувать? А дэ милиция будэ мясо брать? Уси йисты хотять. Йим выгодно, шоб волкы булы. Воны ради волков кормятся.

— А где же общество охотников, прокурор? — изумился Кузьма Иванович.

— Та воны уси — одна шайка. Рука руку моють. Забрали ружо и уся. Кажуть, на то в нас своя бригада охотников е. А шо ж ця бригада кажду ночь оудэ в засады робыть в одном колхози? Вона приихала и уиха-ла. А я днюю и ночюю. А вовкы, воны по два, по тры ходють, хиба их зараз пиймаешь? Я двоих волчиц убыв, так мини председатель благодарность зробыв — ружо отняв. "Ни твое цэ дило", — каже. А я знаю, чиє цэ дило и для кого цэ трэбы. Волк одного бараця загрызэ, и вин тры спыше. А потим машина приезжае и усих трех забырае. Куды, чого? "Не твое дило" — кажуть. "Спысаны!" Ось тоби и вся… — Он помолчал. — Куды я тильки ни ходыв. Смеюця. "Наговариваешь", — кажуть. Де документы? В мэнэ йих нема. Прийхалы, забралы… Председатель сказав… А теперичка и ружо отняли.

— Ну и что же вы хотите?

— А шо? Шоб корреспондента далы. Нехай со мною на двори поночує, на вовков подывиця. Нехай документ на цэ дило у председателя стребуе. Я його, корреспондента, мисяц сам кормить та поить буду. Хай тики напыше, як начальство живэ. Я ж за народнэ, колхозно дило бьюсь. Мини ничого ни надо…

— Да, у вас еще ничего, — вступил в разговор мужчина лет сорока в тюбетейке, не то таджик, не то туркмен. Он говорил с небольшим азиатским акцентом. — Я вот семь лет назад мать похоронил, а в прошлом году ее на год тюрьмы за спекуляцию осудили.

— Это как так? Мертвую, что ли? — удивился Кузьма Иванович.

— И мертвую и немертвую. Взяли на базаре спекулянтку с ее паспортом и осудили по паспорту. Мать мертвую осудили, а она семь лет назад умерла.

— Як же так? Шо воны ни дывылись на фотокарточку? — спросил Семенюта.

— Да все дивились и осудили.

— А что ее паспорт не сдавали в загс, когда свидетельство о смерти получали? — полюбопытствовал Кузьма Иванович.

— Все сдавали, все получали, а осудили.

— А откуда у спекулянтки паспорт?

— Аллах его знает! Говорит, что ее, и все.

— Да, дела, — усмехнулся Кузьма Иванович.

— Дела-то дела, а прокуратура наша пишет, что все правильно, что это она и есть, что осуждена правильно.

— Та вы шо? — изумился Семенюта, но тут подошла его очередь, и он скрылся за дверью приемной.

— Ну и как теперь? — участливо спросил Кузьма Иванович.