— Группа вокруг него очень зыбкая, рыхлая, она в любой момент может предать. Он это прекрасно знает. Он запретил все общественные движения и партии. Поэтому очень большая часть ингушей потеряла всякую надежду и на чеченцев и на русских. Эти люди будут вести партизанскую войну. А небольшая часть — муллы, совет старейшин (мы их называем Горской партией) — решила, что их спасение в Вайнахской республике. Конечно, есть еще кунтахаджисты — наиболее бедные слои населения, есть и баталхаджисты — наиболее обеспеченные ингуши. Золотой запас чеченцев-ингушей может соперничать с любой европейской страной, поэтому у баталхаджистов огромные возможности.
— Ну и какой выход из кризиса?
— Есть ингушская позиция — будем любой ценой отстаивать землю… Но я уверен, что надо наложить табу на обсуждение пределов границ на всех уровнях. Совместное проживание осетин и ингушей на территории Пригородного района на сегодняшний день невозможно. Если Ельцин и Шахрай хотят сохранить Россию как державу, они не должны пойти на обсуждение границ. Чего делать нельзя? Нельзя вводить федеральное правление на так называемых спорных территориях. Это прямой шаг к реабилитации территориальной. Ингуши будут возвращаться, а осетины — нет…
Таким был диалог с С. Таболовым незадолго до моего отъезда из Северной Осетии. Ситуация там оставалась крайне сложной. Война продолжалась слухами и сплетнями, подкупами российских солдат, листовками и призывами чеченских и ингушских матерей. Вот одна из них, напечатанная тиражом в десять тысяч экземпляров и разбросанная по местам дислокация войск:
Приехавшие во Владикавказ родители и “множество телеграмм” — чистейшие выдумки, как и билет на самолет и десять тысяч. Сначала у солдата заберут автомат, а потом прибьют как злейшего врага. Слухи и “утки” — опасное оружие. На них неоднократно “клевали” компетентные комиссии из Москвы. В составе одной из них я ездил в указанный карьер, где якобы закопаны трупы десятков расстрелянных людей. Но там проверили каждый сантиметр земли и ничего не обнаружили. В депутатскую комиссию по обмену заложников поступила из Назрани информация: у вас в подвале театра и на стадионе — 6 тысяч заложников-ингушей. Сам ездил на стадион — ни души, а под театром нет никакого подвала. У ингушей в заложниках женщины и дети, у осетин — боевики. Семнадцатого ноября ездил на встречу с ними в одну из казарм. Их здесь около 60. Приводят двоих. Первому — 26 лет, коммерсант, приехал из России к матери с товаром (в конце октября!). Ничего не знает, ничего не понимает, бледен и труслив. Другому — 51 год. Тракторист, тоже ничего не знает и понятия не имеет, что происходит. Сажал в огороде чеснок, пришли и взяли. Смотришь на них — плакать от жалости хочется. А ведь оба были с оружием взяты! Ребята из охраны еле сдерживают себя: “Мы понятия не имели, чтобы заложников брать, но когда они стали целыми семьями наших вывозить, мы спохватились. Привозим их на обмен, а ингушская сторона вместо обещанного количества в два или три раза меньше людей привозит. Да и то — старух и детей. А вместо них вот таких боевичков требуют”.