Ад

— Да всех, кого обычно. Аэллу с Кириллом позвали, Тамару, Бегорского, Ларису с Василием и детьми, Дениса с Юлей, которые уже в Москву съехали, — Ворон несколько оживился и принялся передавать сцены в лицах. — Это как раз и было то загородное сборище, про которое я тебе в самом начале рассказывал, помнишь?

— Помню. А я все жду, когда ты до него дойдешь.

— Ну вот, дошел. Очень славно они все посидели, поговорили, посмеялись даже, хотя все уже знали про Любину болезнь.

— А ты, помнится, что-то про любовь бормотал, когда про эту сцену говорил, — напомнил Камень. — Кто-то кого-то любит, или не любит, или не верит… В общем, что-то невнятное.

— Это тогда было невнятное, а теперь очень даже понятно. Значит, смотри, — Ворон устроился поудобнее, чтобы можно было загибать перья, не теряя равновесия. — Аэлла любит Кирилла, но сама об этом не догадывается, она уверена, что ей просто хорошо с ним, удобно и пусть он будет рядом, если ему так хочется. А Кирилл ее любит, но знаешь, как-то по-отечески, хоть она и старше его. Он к ней относится как к неразумному ребенку, которого надо опекать и оберегать, а то он глупостей наваляет. Теперь дальше: Тамара и Бегорский. Он точно знает, что любит ее, и терпеливо ждет, пока она дозреет.

— А она? — с интересом спросил Камень.

— Ну, она-то уверена, что никогда никого, кроме своего Григория, полюбить уже не сможет. И сама не замечает, что все больше проникается чисто женским интересом к Андрею. Она его всю жизнь любит как друга, а теперь в ней и другое просыпается, но она пока ничего не замечает.

— А дальше что будет? Они поженятся?

— Эк ты хватил! — фыркнул Ворон. — Я настолько дальше-то еще не смотрел. Ты меня не сбивай, я тебе про весну восьмого года рассказываю. Василий обожает свою Лариску, надышаться на нее не может и насчет третьего ребеночка разговоры заводит, очень ему хочется много детей. А Лариска все счастью своему не верит, что ее, мать-одиночку, хоть и с квартирой, но без особых доходов, взял замуж такой работящий, добрый и непьющий мужик. Ей все кажется, что это вот-вот кончится. Никак она в Васину любовь поверить не может. Ну, с Юлей и Денисом все более или менее ясно, они друг друга так давно любят, что никакие сомнения их не гложут. А вот с Любочкой и Родиславом все очень непросто.

— Господи! — перепугался Камень. — Да что ж там может быть непростого? Ведь столько лет игра шла в одни ворота: она его любит, а он ее — нет. Неужели что-то изменилось?

— Ой, Камешек, ты не представляешь, что такие испытания с людьми делают! Я уж насмотрелся за свою жизнь. В общем, слушай меня внимательно: Люба сперва начала испытывать к Родиславу жуткую неприязнь, но люди говорят, что у смертельно больных это естественный момент. Они начинают негодовать на всех, кто останется, когда они уйдут. И вот он сейчас колотится изо всех сил, по врачам Любу возит, пытается выяснить возможности лечения за границей, а она уверена, что он это всё делает исключительно из нежелания иметь проблемы после ее смерти. Она думает, что он не хочет ее болезни, потому что ему это неудобно. Уход, угасание, умирание — это же очень тяжело, просто страшно тяжело не только для самого больного, но и для окружающих. Ничего этого ему не надо. Люба думает, что он ее не любит и заботится в первую очередь о себе самом. И еще она думает, что она его теперь тоже не любит.

— Что значит — думает? А на самом деле как? — уточнил Камень.

— Да откуда я знаю! Я тебе рассказываю, как она думает и чувствует, — огрызнулся Ворон. — Не мешай излагать. А Родислав перед лицом утраты вдруг понял, что никого дороже Любы у него на свете нет. Он даже сам не понимает, что, оказывается, он ее очень любит. И на самом деле всегда любил. Поэтому и не уходил от нее. Он жить без нее не может.

— Ничего себе! — протянул Камень. — И когда же он это поймет?

— А ты не лезь поперед батьки, и до этого дойдет.

— Но он хотя бы успеет Любе-то об этом сказать?

— Ну прошу же, не лезь, — взмолился Ворон. — Не мешай ты мне. Мне и без того муторно, такая тяжесть на сердце — передать невозможно. Я уже из последних сил с тобой разговариваю, а мне еще столько горестного предстоит рассказывать. Пожалел бы ты меня, каменная твоя душа.

— Ну хорошо, хорошо, прости. Рассказывай дальше. Операцию сделали?

— А как же. И операцию сделали, и курс химиотерапии. Ой, как Любочке было плохо после этой химии! Все суставы и мышцы болят, тело ломит, голова кружится, тошнота, рвота. Ужас! У нее уже аппетит начал совсем пропадать, она стала быстро худеть. В общем, Камешек, грустно все это. Где-то месяца через полтора, уже в мае, Любе сделали вторую химию, она, бедненькая, облысела, пришлось ей парик носить. Слабенькая такая, худая, кушать ничего не может, только мороженое немножко полижет — и все.

— И что, лечение не помогает?

— Нет, конечно. Врачи говорят, что ничего нельзя сделать.

— А зачем же тогда эти мучительные процедуры?

— Чтобы продлить жизнь, насколько можно.