Абы што. Приобщение к искусству

Ветер стих, и мне удалось нацарапать этот заброшенный уголок, на бумаге, насколько это было возможно сделать, на коленке. Я даже увлёкся и не сразу заметил, как сзади подошёл заслуженный. Он хмыкал, хм.., хм…, глядя то на рисунок, то на «абы што». Потом сказал, – ну и ладно, – и отошёл.

Приехав домой, мне захотелось почему-то, рисунок доделать. Я взял мои школьные акварельные краски и сел в столовой, там, где телефон. Это было единственное место со столом, у окна. Возился довольно долго. Ну вот, покажу родителям. Я почти уже закончил, как пришёл папа и стал говорить по телефону. Потом он заметил мои старания и подсел рядом, не выпуская трубку из левой руки. Правой, он обнял меня, и взял мою руку с кисточкой в свою большую ладонь, и, не прерывая разговора по телефону, стал водить моей рукой с кисточкой, по рисунку. Он продолжал рисовать, а я боялся помешать разговору, с невидимым собеседником. Зачем он всё портит? – думал я, наблюдая подтеки краски. Но вдруг что-то стало происходить. Теперь, это уже не было то самое «абы што», было что-то другое. Ниоткуда возник уголок дивной природы. Высохшее дерево наверху, расцвело буйной зеленью, и украсилось жёлтыми листьями, сарай превратился в домик. А на переднем плане, от зрителя улепётывал, сверкая пятками и светлой попкой, с пушистым хвостом на верху, тот самый папин заяц, что раньше валялся у телефона, только теперь он был бурым, и, пытаясь скрыться под ёлкой. Никакой ёлки на самом деле там не было, папа её нарисовал, несколькими движениями. Папа положил трубку, сделал ещё несколько мазков, дал мне одобрительный подзатыльник, и довольно посвистывая, удалился.

Я смотрел на рисунок. Мой? И, совсем не мой. Хотя вся композиция, вроде не изменилось, всё узнавалось. Только, как будто, этот кусочек природы помолодел, лет на тридцать.

– Это ты? Опять опоздал? Ну, здравствуй, – заслуженный скривился, но старался улыбаться. Так и хотел сказать, горе ты моё, за что же мне тебя навязали.

В группе оживлённо обсуждали рисунки, развешенные на стене. Ажурные, разноцветные мостики, повёрнутые то так, то этак, с домами на фоне, были похожи друг на друга. Группа галдела, выясняли, у кого композиция получилась лучше и краски гармоничнее. На меня никто не обращал никакого внимания. Я топтался среди всех, слушая, и пытаясь понять. То, что меня ни о чем не спрашивали, радовало. На занятия сходил? Сходил. Родители будут довольны.

– А что это у тебя? – заслуженный, наконец, заметил у меня в руках, скрученный в трубочку лист бумаги, который я держал за спиной. – Ну ка, покажи, – он оттянул угол бумаги, понял, что это рисунок, поднял его над головой, и громко сказал всем, – рисунки так не носят! Похоже, его терпение лопнуло, и он захотел меня проучить. Я попытался забрать рисунок, но он не отдавал, – не-ет! Мы посмо-отрим! – вокруг засмеялись. Заслуженный искал глазами место, куда бы повесить рисунок, но места не было, – вот видишь, даже места не осталось, опоздал ты, – он перешёл к другой стене, – особая честь тебе. Один! Будешь висеть! – плотная бумага не хотела разворачиваться, и это ещё больше раздражало заслуженного.

– Как же, твоя картина, называется? – он злобно тыкал кнопками.

– «Абы што», – подумав, сказал я. Все вокруг засмеялись, а я не понимал, чего тут смешного.

– Картина, Абы што! – сказал заслуженный, сделав шаг назад, когда кнопки закончились. Все снова засмеялись.

Издеваются, – понял я, – а я ведь, ни с кем ещё, не познакомился. Эх, не надо было приходить. Вдруг галдёж прекратился, стало тихо. Все, конечно, узнали это место. Ещё там, одна девчонка сказала, что я нарочно не со всеми, что я задавака. И вот сейчас, я один был против всех, со своим, не таким как у всех, рисунком. Тишина пугала …

– А подпись где? Надо подписать, – заслуженный продолжал смотреть на рисунок.

– Зачем?

– Автор должен подписывать свои работы, – голос заслуженного задрожал.

Автор, автор…, так вот в чем дело. Он уже знает, что это папа рисовал. Какой ужас! Я хотел убежать, но ноги не слушались. Надо сказать, признаться, сейчас…

– У меня карандаша нет…

– Карандаш не пойдёт, нужно краской. Принесите краску, просто кисточку макните, краску лучше коричневую. Побежали за краской. Я набрал воздуха, но все слова вылетели из головы.

– Я…, нет…, не я, – принесли кисточку и стали совать мне в руки. Я её уронил, руки предательски тряслись.

– Ничего, ничего, всё в порядке, – заслуженный поднял кисточку с пола и мазнул ей по свой ладони, убедившись, что краски на кисточке хватает, и аккуратно вложил в мою руку, – вот здесь, в этом углу, поверх травы, подпишите.

К кому он обращается? Почему, пиши-те? Издевается, как физик… Сейчас скажет, Товарищи!

Я не видел куда писать, рисунок висел слишком высоко. Заслуженный притащил табуретку, и заставил меня на неё залезть, – осторожно, осторожно! А как подписываться, писать имя, или фамилию? Я повернулся, чтобы спросить, и чуть не упал с табуретки. Я стоял над всеми, все смотрели на меня снизу вверх, и никто не смеялся.