Абсолютное программирование

Нет, конечно, простым охранником я никогда не был. И в запасе тоже не был. Такие, как я, служат Родине всю жизнь, обычно довольно короткую. Это мне еще повезло, что дотянул до тридцати шести. Наверное, не дурак оказался. И если работал охранником – значит, так приказали. И если убирал с дороги разную сволочь – значит, так нужно Родине. И если сейчас живу в Париже, и имею чудесную семью, и целый подъезд четырехэтажного дома в старом центре – моя квартира, значит, Родина хочет, чтобы я был готов выполнить любой ее приказ. Кстати, о приказах. Давненько она обо мне не вспоминала. Занималась, видно, чисткой от внутренних врагов. Так и форму можно потерять. Даже обрадовался условному звонку, чего никогда раньше за собой не замечал.

Я тщательно закрыл на замок дверь и спустился в скверик. В двух шагах, за обрезом переулка, шумел ночной Париж. Зима в этом году выдалась теплой, бесснежной, и некоторые ресторанчики так и не убирали открытые столики даже на ночь. И когда они спят, эти французы? Или это туристы? Черт их знает. Да нет, вроде, не сезон. Нет, все-таки туристы. Вон компания бюргеров горланит что-то по-немецки. А-а, да это болельщики. Большой футбол. Ну-ну.

Я повернулся спиной к гулякам и пошел вглубь переулка. Чем дальше я удалялся от пьяного шума, тем больше ночной Париж напоминал ночную Москву, какую я знал много лет назад. Сейчас-то она другая. Стада личных машин больше не оглашают спящие дворы воем сигналок. Только шаги патрулей отзываются эхом между темных слепых стен. Населения поубавилось. А оно и правильно. Дай свободу французу – он займется любовью. Дай американцу – будет делать карьеру. А нашему дали свободу, так он пошел воровать, и наворованное пропивать. Хорошо, нашлись умные люди, привели страну к порядку. Почистили от шелухи, добрались до ядра нации. Россия только так и может быть великой – через кровь и жертвы. И всегда так, во все века. Чуть правитель слабел, чуть легчал зажим, – и народ сразу распускался, и страна скатывалась в безвременье. А при великих правителях и Россия велика.

– Эй, папаша, ты не заблудился? Наркоту, что ли, ищешь?

Темный переулок. Четверо. Все белые, крепыши, бритоголовые. Кожаные куртки. Сейчас это модно, с легкой руки наших. Добровольные патрули, ходят по ночным улицам, чистят от всякой местной швали. Чего у нас не отнять, так это способности пускать в Европу моду на подобные штучки. Начинали с казачка, сапог и шинелей, а теперь вот до любви к общественному порядку доросли. Ну-ну, давайте поиграем, милиция сопливая.

– Да нет, парни, просто прогуливаюсь. Не спится что-то.

Луч фонаря уперся мне в лицо. Сразу стало неуютно: слепит, сложно контролировать поведение противника. Не люблю неясности.

– Погаси фонарь, парень. Я просто гуляю.

– Нормальные люди по ночам спят, папаша, а не гуляют. Документы есть?

Пока тип с фонарем заговаривает зубы, остальные потихоньку обходят с двух сторон.

– Какие документы? Что вы, ребята, я законопослушный гражданин. Я никому не мешаю. Я пойду лучше. Денег у меня тоже нет.

– Засунь свои вонючие деньги себе в задницу. Не нравишься ты мне. И акцент у тебя непонятный. Ты что, американец? Альберт, пощупай его, наверняка травка в карманах.

Так, пора действовать. Парни настроены порезвиться. Скучают, наверное, сейчас мало кто решается в эту пору отходить от центральных улиц.

Пока кольцо не сомкнулось, быстро делаю два шага назад. Альберт, здоровенный детина, суется справа в мою сторону, но реакция у него слабовата – меня в том месте уже нет. На долю секунды он загораживает меня от света фонаря, и этого достаточно, чтобы я нырнул в темноту.

– Я не американец! – кричу я себе за спину на бегу.

Мой побег действует на парней, как команда «фас» на гончих. Им сразу становится наплевать на мое происхождение, социальный статус, убеждения и наличие документов. Волки, одно слово. Почуяли добычу. Сейчас я им буду объяснять разницу между интеллектом и рефлексами.

Бегу, не особо торопясь, по знакомым улочкам. Сзади приближается топот четырех пар тяжелых «красноармейских» ботинок. Я мог бы уже раз десять юркнуть во дворы, затаиться, раствориться в ночи. Ночь – это мое время, а не их. Ниндзюцу было моим любимым предметом в Школе. Но я тоже охотник, и у меня тоже есть азарт. Только не слепой, как у этих подонков, а холодный и острый, как сталь древнего самурайского катаны.

«Вот он!» – слышу сзади, и топот ног учащается. Ближе всех носорогоподобный Альберт. Он у них, похоже, забойщик. Остальные отстали шагов на десять. Главарь бежит третьим, так и не выключив фонарь. Дурачок.