Абсолют в моём сердце

18 лет — это такой возраст, когда мальчишка давно уже вырос, но и мужчиной ещё не стал. Эштон высокий, плечистый, но выглядит так, словно рос в высоту слишком быстро, чтобы накопить достаточно веса. У него немного заострённые черты лица, обычная мальчишеская стрижка, короткая, но с довольно длинной чёлкой, которая лишь намекает на то, что его каштановые волосы вьются. Самое главное на этом лице — глаза. Они карие и всегда как будто чуть сощуренные — точно как у Алекса, но намного темнее, и взгляд у них холодный, острый и даже дикий. Его глаза завораживают: хочется, чтоб они смотрели только на тебя и так долго, как только возможно, но, в то же время страшно, каждого даже самого маленького взгляда боишься и ждёшь одновременно.

Иногда мы сталкиваемся взглядами, и он отводит свой первым, но не сразу. А я хочу, чтобы не сбегал, хочу, чтобы говорил со мной, открыл свою душу, а там, в той душе, даже мне, шестнадцатилетней глупой девчонке ясно, на каком-то подсознательном уровне известно, живёт огромный, неповторимый мир, не рай, но и не ад, а некое чудесное в своём притяжении место, и я хочу поселиться в нём…

Сейчас, сегодня, в эту секунду, в это мгновение знаю точно, что хочу стать его частью.

Я ни с кем не встречаюсь и никогда даже не пробовала. Мало того, даже не целовалась. Отец вложил в мою голову немало идей, но самая важная из них состоит в том, что никогда не стоит размениваться, соглашаясь на меньшее, малое, неинтересное, если при этом лишаешь себя возможности получить большее. Но я не хочу большего, я хочу Абсолют!

Зачем бегать на свидания с мальчишками, которые по большей части ни на что и не способны, кроме как слюняво шевелить губами, пихая тебе в рот свой отнюдь не стерильный язык, ну и заливать как круто вчера прошла игра по баскетболу/волейболу/футболу/гандболу?

Я пробовала пару раз сходить на дружескую прогулку, но… тоска съедала меня всякий раз задолго до того, как романтический интерес имел бы шанс проснуться. Весь окружающий меня контингент — одно сплошное безликое уныние.

И вот, я сижу напротив Эштона, парня с завораживающими таинственной холодностью глазами, и не понимаю, что происходит? Почему мир вокруг нас растворяется, оставляя ощущение полёта, будто мы с ним — двое одиноких космических путешественников, и наша цель — далёкая Галактика, находящаяся на карте Вселенной за тысячи световых лет от планеты Земля?

Ему задают какие-то вопросы, он пытается отвечать, но коротко и односложно — мешает акцент и скудный словарный запас, однако в целом Эштон неплохо говорит по-английски.

— А где твоя мама? — внезапно спрашивает Аннабель.

От этого вопроса мама вздрагивает, я это замечаю, потому что она сидит рядом со мной, а Алекс шумно набирает воздух в лёгкие: вот и попалась печенька с перчинкой из набора с названием «Жизнь». Отличный вопрос, Аннабель! В десятку!

На самом деле Аннабель мне не родная сестра, она — дочь Алекса, моего отчима, и поскольку её родная мать Габриэль очень занята в бизнесе, на большом семейном совете было решено, что для всех будет лучше, если Аннабель станет жить с нами. И это действительно оказалось оптимальным решением — Алекс перестал разрываться между Аннабель и нами, мама переживать за него, а Габи испытывать чувство вины за голодное и одинокое детство нашей самой младшей сестрёнки.

— Моя мать живёт и работает в Париже, она — дантист, детский — отвечает допрашиваемый.

Вот так. И делов-то! И на вопрос ответил, и натянутую тетиву родительского напряжения оборвал. Надолго ли?

— А когда она приедет? — детская простота.

Алекс так усердно поджимает губы, что они белеют. Интересно, каково это — вдруг найти не потерянную годы назад пуговицу, а … сына?! Своего собственного родного ребёнка, успевшего вырасти за это время во взрослого восемнадцатилетнего парня с умными глазами?

Я не хочу смотреть на мать, почему-то кажется, что ей нужна приватность в эту минуту, и мне не сложно уважать её желания.

— Я не знаю, — отвечает Эштон.

Сложные вопросы — простые ответы. Некомфортная ситуация — непробиваемая выдержка. Неуёмный девчачий интерес — холодный упорный игнор.

Мне нравится его чёлка, определённо нравится. Ловлю себя на мысли, что хочу потрогать её. Нет, даже не так: не только потрогать, а запустить свои пальцы и, пропустив между них эти самые длинные на его голове пряди, пригладить их в направлении макушки. Та дикость, с которой мне хочется совершить этот странный жест, и пугает меня и смешит одновременно.

Мы вновь сталкиваемся глазами, я улыбаюсь паранормальному количеству глупостей в своей голове, и он… он улыбается мне в ответ! Первый и единственный раз за весь вечер он улыбается. Хотя, если быть объективной, эту улыбку сложно назвать приятной: скорее, это — линия рта, сведённая судорогой внезапно нахлынувшей, незваной радости.