Абрек из Мюнхена

– Не волнуйся. Делай свое дело. Я посторожу!

И держит дверцу. Другие два стали рядом с полицейским на входе. А мне расхотелось, пока я лежал. Живот в горизонтальном положении успокоился. Я смотрю на часы, и вижу, что по времени, сейчас пойдет выступать предпоследний участник, мне бежать надо за кулисы, если я хочу принять участие в конкурсе. А тут как назло, папараци откуда-то пронюхали про непонятный инцидент, слухи в таких случаях быстро расходятся, им то самый такой скандал нужен. Как сыпанули они в туалет, а тут их наши посольские работники не пускают, а один вообще рукой дверцу кабинки придерживает. А оттуда я наружу рвусь, выступать пора.

Защелкали фотоаппараты, застрекотали кинокамеры, я выхожу, ругаюсь. Журналисты думают, что я политического убежища прошу, а меня не пускают.

Пресса в раж вошла, я штаны застегиваю, а она мне микрофоны в нос сует, вопросы сыплет, а наши взяли меня в кольцо и ведут, никого стараются близко не подпускать. Какие-то люди ко мне руки тянут, будто я чемпион мира по боксу, и буду сейчас не на скрипке играть, а на ринге свой титул чемпионский защищать.

Короче когда я вышел на сцену, зал меня встретил такими овациями, что я подумал, а зачем мне вообще выступать? Блиц-вспышки, крики поддержки. Выступил я, одним словом. Так, средненько сыграл сонату для скрипки и фортепиано Дебюсси.

Когда закончил, шквал оваций. Я голову опустил, кланяюсь, а у самого слезы из глаз катятся. Успел, выступил! Ну, зрители слезы увидели, вообще ладони отбили себе. А я боюсь голову поднять, разогнуться. Вдруг, когда кланялся, доглядел, ширинка у меня расстегнута. В спешке забыл застегнуть. А тут еще каких-то два типа рванули на сцену. Это были американцы, группа поддержки своего, в буфете до этого пиво пили. Их соотечественник последним должен был выступать. Они с администратором договорились, что тот их предупредит перед последним выступлением. Они, посольская клака, услышав аплодисменты и бросятся своего поздравлять.

А я голову не поднимаю, им и не видно, кто там кланяется, свой, чужой, все ведь одинаково одеты, в черные смокинги. Выскочили американцы сбоку откуда-то, и хвать, его, то есть меня, под руки. Хотели видно в воздух подбросить. Подумали, что это их конкурсант такие овации сорвал.

А наши, смекнули другое. Сейчас уведут. Политическая провокация. Друг друга то посольские хорошо знают. Они тут же пресекли попытку американцев взять меня под руки. Тоже вскочили на сцену и тянут меня к себе, а американцев отпихивают в сторону. Отбили они меня. А американцы гордые, кто это на их свободу вдруг покушаются? Тык нашему одному в пятак. Тот раз и в оркестровую яму упал, на барабаны. Теперь два на два осталось. Шипят друг на друга, ноту протеста обещают прислать.

А я кланяюсь, кланяюсь, не перестаю кланяться. Ширинку прикрываю. Японцы подумали, что я вежливые манеры их так хорошо усвоил.

В зале рев восторга стоит. Зрителей я понимаю. Бесплатно такой концерт увидеть. Память на всю жизнь. То просто встал зритель и пошел, а то есть что рассказать и вспомнить. Американец один снова хвать меня за руку. А я за своего обиделся, какое право он имел его пинать, у нас тоже гордость своя должна быть, и как лягнул американца ботинком по голени. Тот моментально мою руку отпустил, скрючился, шею подставил. А наш не стал его добивать.

Тут, слава богу догадались, занавес опустили. Я голову поднял. Американцы смотрю, меня разглядели, стоят ошарашенные. Залопотали: Робертино! Рашен! Рашен! Я выговорю, сами вы без башен!

Короче, фурор я своим выступлением произвел. Жюри видит, исполнитель я посредственный, но моральное давление каково? Никого завтра не будут помнить, а я войду во все учебники, пусть как курьез, но войду в музыкальные анналы. То-то! Ломало жюри голову ломало, и присудило мне, какое вы думаете место?

– Первое?

Саша Козлов насчет места скромно промолчал.

– Ехать назад я должен был в ореоле славы. Да не тут то было. Мне низкопоклонство перед западом пришили! На ровном месте пришили. А как дело получилось? Газеты местные вышли. А там я во всей красе, то в туалете, то на сцене с расстегнутой ширинкой, то пятнадцать минут в поклонах прогинаюсь перед японцами. Вот мне низкопоклонство и пришили.

– Ты страну опозорил своим выступлением, глянь, что о нас в газетах местных написано!

Что там написано, не знаю, а вот расстегнутая ширинка на фотографии хорошо была видна. А меня продолжают честить в хвост и в гриву. Этот атташе по культуре, вшивый зам посла, гонит своего осла. Разборку устроил на ровном месте. Спрашивает:

– Ты активист наверно?

– Нет!

– Комсомольский вожак?

– Нет!

– За какие таланты тебя отправили сюда на конкурс? Играешь, как в колхозе!

Обидно мне стало. Я можно сказать первое с место занял, а меня, вместо того чтобы поощрить денежно, еще и хают. За что отправили сюда, за что отправили? Разозлился я, и говорю этому атташе:

– А вот за то и отправили сюда меня, что я одному такому, как ты умнику, два зуба выбил. Щербатого щербатым сделал. Других достоинств у меня не было!

Атташе смеется.