Абориген

— Смотри! — взвизгнул вдруг у костра кто-то из вахтенных, и Борька бросился прочь от пирса, проламываясь напрямик сквозь кусты.

— Полундра! — не своим голосом завопил флагман. — Свистать всех наверх!!

Над островом взвыл ревун, в окнах клуба зажегся свет, из распахнутой двери вылетали «капитаны» в трусах и тельниках. Вспыхнул на фонаре клуба прожектор, нашарил уходящие от острова яхты. «Капитаны» прыгали в воду, плыли следом, кто-то греб на спасательных плотиках, кто-то поднимал паруса на оставшихся у пирса «Кадетах» и «Оптимистах».

Истошно взревел толкач, забурлил винтами на «полном назад», кренясь, пошел вбок, уворачиваясь от «Летучего голландца»...

Прожектор выхватил из темноты изо всех сил гребущего Борьку. Он бросил весла, встал в лодке, приставил руки рупором:

— Эге-гей! Спокойной ночи, лягушатники!

Когда Борька добрался до лагеря, стройотрядовцы уже устало тянулись с просеки к костру. Степан шел рядом с командиром, ожесточенно доказывал что-то.

— Нет, — скучно ответил командир. — Все получат поровну.

— Почему?!

— Потому что у нас стройотряд.

— Только не надо вот этой совдеповской демагогии! Надоело! Почему я за этих цуциков пахать должен, у кого руки не к тому месту! Вам забава, а я на жратву зарабатываю!

— Слушай, — командир вздохнул и остановился. — Ну, хочешь, мы с ребятами скинемся?

— Что? — тихо, угрожающе спросил Степан.

— Ну-у... я понимаю, что у тебя тяжелое материальное положение. Давай, мы с ребятами скинемся и тебе поможем?

— Я хочу получить то, что я заработал, — раздельно сказал Степан сквозь зубы. — А объедков с генеральского стола мне не надо!

Командир подошел вплотную к нему:

— Ох, не будь я командир...

— Ох, не будь ты командир... — в тон ему ответил Степан.

— Ладно, хватит, — Витя встал между ними. — Только этого не хватало для полного счастья!

— Что ж ты зациклился, Степан? — сказал Сан Саныч. — У меня двое короедов — я тоже забавляюсь? Или Ирка — с больной матерью?

— Я тебя официально предупреждаю, Смирнов, — сухо сказал командир. — Не на шабашку приехал...

Борька растерянно смотрел на них.

— Трудовой привет, — наконец неуверенно сказал он.

— Абориген! Кормилец вернулся! — Стройотрядовцы, стряхивая напряжение от неожиданного конфликта, радостно бросились к Борьке.

— Сигареты вот. Кому тетрадь, — Борька раздавал заказы.

— А письма есть?

— А то! — Он поднял над головой пачку писем, помахал. — Когда это я с пустыми руками был? «Красносельцеву Виктору»!

— Это я, я! — проталкивался вперед Витя.

— Куда? Куда? — Борька спрятал письмо за спину. — Думашь, за красивые глаза отдам? Пляши!

Витя под хохот ребят отбил, как умел, чечетку, отставил сапог и залихватски хлопнул по голенищу:

— Ап!..

Вечером он подошел к Борьке, который возился с застучавшим на обратном пути движком, присел на корточки.

— Спасибо за письмо. В отряде, как в армии, письма — вещь необходимая.

— А то! — сказал Борька на всякий случай. Сам он никогда в жизни писем не получал. Витя помолчал, наблюдая за проворными Борькиными пальцами.

— Сколько их было? — вдруг спросил он.

Борька отвернулся, потрогал синяк, нехотя буркнул:

— Четверо.

— Да-а... Это серьезно. Ну-ка, встань, — Витя поднялся и выставил вперед ладонь. — Бей. Да не бойся, от души бей, как этих бы четверых!.. Ну, еще! Еще!

Борька, ожесточенно сопя, изо всех сил молотил кулаками в его широкую ладонь.

— От уха замахиваешься, — сказал Витя. — Запомни: побеждает не тот, кто сильней, а тот, кто быстрее. А теперь смотри внимательно. Бей меня в плечо...

Он небрежно, будто от комара отмахиваясь, отвел чуть в сторону бьющую руку, схватил за рукав и легонько дернул на себя, продолжая Борькино движение.

Борька растянулся на земле.

— Понял? Надо только чуть-чуть помочь ему самому упасть. На досуге займемся.

— Здорово! — Борька отряхивался, с восхищением глядя на невозмутимого Витю. — А ты где служил? — На юге.

— На границе?

— Еще южнее.

— А-а... — не сразу догадался Борька.

— Ага, — Витя подмигнул ему и пошел к палаткам.

— А медаль у тебя есть? — крикнул Борька вдогонку.

— Есть.

— Какая?

— Золотая. За десять классов.

Борька проверял сеть, выпутывал из ячеи рыбу. Степан сзади курил, развалясь на сиденье с веслом на коленях.

— Чего ты со старшим сцепился?

— Да-а... — Степан плюнул в воду. — Устроили коммунистическую уравниловку. Я на бульдозере один на две бригады пашу, а эти цуцики гайку по-человечески закрутить не могут. За сто верст перлись — песни у костра петь... Им что, они в кооперативах, у мамы с папой под крылышком. А мне деньги нужны, деньги! У меня стипендия сорок, предки на пенсии... Ты знаешь, что такое — в Москве без денег? Ты не человек! Ноль! Тьфу! Пустое место! Каждый цуцик сквозь тебя смотрит... Скинутся они... Я вам скинусь!.. Знаешь, — вдруг тоскливо сказал Степан, — я когда в универ поступил — нормально поступил, без блата — я в последнюю ночь дома лежал, ворочался, заснуть не мог. Все, думаю, вырвался — сейчас приеду в Москву, и такая жизнь начнется! Такая жизнь! Удивительная! Как в сказке... А ничего не началось... Это издалека все сказкой кажется... — он замолчал.

— Слева гребни разок.