Абхазская повесть

— Я думаю, твое решение окончательно. Оно жестоко. Но я должен был знать, что рано или поздно так будет. — Он усмехнулся. — Да, недолго прожило мое счастье. Спасибо тебе за радость и горе, за все, что ты принесла. — Голос его дрогнул, говорить было трудно. — Но помни, в любой день, в любой час я буду ждать тебя. — Услышав всхлипывания у двери, он взглянул туда и только сейчас увидел стоявшую у портьеры плачущую Евдокию Андреевну. — Вот с ней и будем ждать тебя в этом, твоем, доме, — сказал он. Стараясь быть спокойным, спросил, когда она едет, и, услышав, что завтра, заторопился, махнул рукой, и, тяжело сутулясь, ушел в спальню.

Ночь прошла в сборах. Только под утро, прикорнув на диване, Елена забылась тяжелым сном. Утром ей позвонили от Березовского, предупредили, что заедут с билетом. Когда она кончила говорить, Григорий Самойлович подошел, обнял ее и долго смотрел в глаза, точно хотел запомнить дорогие ему черты. Потом поцеловал в голову и ушел из дому.

Вечером приехал секретарь Березовского. Евдокия Андреевна помогла одется и уже в дверях сунула в муфту сверток, шепнув, что так велел Григорий Самойлович. В машине она вскрыла конверт, там были деньги и небольшая записка. Он писал, что будет говорить всем, что она поехала в Сухум отдохнуть. Письмо кончалось словами: «Помни, в Москве ты оставила самого близкого «старого» друга — напиши ему, если тебе будет тяжело». Слово старого было подчеркнуто!

— Неужели ей суждено приносить близким людям только несчастья?! — мелькнула горькая мысль. — Подумаешь, какая демоническая, «роковая» женщина.

7

Сквозь сон Елена Николаевна почувствовала, что кто-то тормошит ее за плечо и что-то говорит. Она открыла глаза. Купе было полно света, длинный солнечный луч резал его пополам и, отражаясь в дверном зеркале, слепил глаза. Рядом с ней сидела вчерашняя старуха, уже не хмурая и настороженная, а ласковая.

— Ну, вставай, вставай, соня, — говорила она улыбаясь, — ишь как разоспалась. Люди давно встали, чаевничать хотят, да тебя жалеючи маются в коридоре.

— Простите, пожалуйста! — Елена Николаевна хотела встать, но дверь без стука открылась, показалась голова толстяка.

— Закройте на минутку, я сейчас, — крикнула Русанова. Он, как ей показалось, весело подмигнул, захлопнул дверь и сейчас же в коридоре послышался смешок.

Елена Николаевна заторопилась. Она быстро оделась, прибрала постель, поправила перед зеркалом растрепавшиеся волосы и распахнула дверь. У окна стояли ее попутчики и еще какой-то незнакомый, высокий, с реденькой седой неопрятной бородкой и узкими, бегающими глазами. Глядя на нее, они улыбались. По-видимому, толстяк верховодил. Тоном хорошего знакомого он с укоризной сказал:

— Пора, пора, а то мы проголодались. Идите умываться, а мы здесь займемся по хозяйству.

Когда она вернулась, столик был заставлен стаканами с чаем, всевозможной снедью и большими ломтями белого хлеба. По одеялу, вперемешку с пустыми стаканами, рассыпаны яблоки, на полу — бутылки с вином. Видимо, ждали ее возвращения, потому что не успела она сесть, как толстяк уже откупорил бутылку и стал разливать вино.

— Будем знакомы! — сказал он, протягивая ей наполненный до краев стакан с мутно-золотистым напитком. — Майсурадзе, Давид Григорьевич, — представился он. — Друзья зовут меня просто Датико. Ничего, ничего, у нас так принято, — успокоил он молодую женщину, заметив, что она пожала плечами. — А это — Александр Семенович Жирухин, инженер нашей Сухумской ГЭС, почти грузин. Второй год живет в Абхазии. — Он засмеялся и кивнул на высокого с бородкой. Заметив, что на него смотрят, Жирухин заискивающе улыбнулся, и Елена Николаевна увидела редкие желтые зубы.

— А это тоже инженер, Сергей Яковлевич. Ваш москвич, отдыхать к нам едет, — продолжал представлять толстяк. — И правильно делает, что едет сейчас, — летом у нас жарко, да и не протолкнешься из-за приезжих.

Обловацкий встал и поклонился.

— Ну, с бабушкой вы уже знакомы, — продолжал Майсурадзе, метнув глазами на старуху.

— Представляешь, как в цирке, а чай стынет, — ворчливо перебила его та и двумя руками взяла большую фарфоровую чашку.

— Наш чай не остынет, — пошутил Жирухин.

— Простите, ваше имя, отчество? Год рождения и социальное положение не надо! — засмеялся Майсурадзе.

Елена Николаевна назвала себя.

— Соловья баснями не кормят, Датико, — вмешался Жирухин. — Кто-то когда-то сказал: вино налито — его надо пить. Последуем этому мудрому совету.

— Смотрите! Он учит тамаду, как надо вести стол! — обиделся толстяк. — Но раз сказал верно — прощаю! Выпьем за дружбу, за хороших людей!

— Пьют и забыли позвать земляка, изнывающего от жажды в этот морозный день! — заглянув в дверь, промолвил высокий человек с умными5 смеющимися глазами.

— О, Одиссей! Заходи, заходи! — Майсурадзе протянул гостю свой стакан и представил:

— Наш историк и композитор Одиссей Константиниди. Садись, садись, дорогой, гостем будешь. Слушаться будешь — пьяным будешь, — шаржированно акцентируя, пообещал он.