Абель-Фишер

— В США меня как раз и отправили, чтобы восстановить связь с ними. Встретились, познакомились, подружились. С ними мы оставались друзьями до конца. А первым в Штатах установил связь с Моррисом Коэном, давшим в Испании согласие работать с нами, Семен Маркович Семенов. Оперативный псевдоним — Твен. Затем контакт с Коэнами и их группой «Волонтеры» поддерживал Анатолий Яцков. Тот самый пакет с документами по атомной бомбе, переданной Лоне в Лос-Аламосе нашим агентом Младом, она доставила в Нью-Йорк как раз ему. И за это тоже Яцкову уже посмертно было присвоено звание Героя России. А тогда из США Яцков уехал в другую страну. С ними работал Абель. И я тоже. Я с Коэнами встречался один-два раза в месяц. Но обстановка сложилась такая сложная, что рисковать «Волонтерами», передававшими ценнейшую секретную информацию, мы не могли. И подключилась группа нелегалов во главе с Абелем.

— А как получилось, что вам пришлось стать связником и Абеля? Ведь вы трудились в посольстве.

— Тогда — в ООН.

— Все равно — легально. Но он-то был нелегал, а контакты между разведчиками, действующими под какой-то официальной крышей, и нелегалами запрещены.

— Правильно. Я в США, да и после, всегда был в легальной резидентуре. Поручили поработать с нелегалами — надо было срочно налаживать связь с Абелем. Требовали, чтобы информация передавалась быстро. И вот отыскались мои молодые крепкие плечи.

— Ничего похожего раньше в вашей жизни не было…

— Как вам сказать, все же определенный опыт имелся. Был удачный и счастливый шанс испытать себя и в некоторых смежных областях. Вспоминаю начало 1945-го, Ялтинскую конференцию. Послали туда меня, юного оперативного работника, под прикрытием Министерства иностранных дел. Сначала в Пресс-службу, а затем быстренько в Протокольный отдел. Решалась на Крымской конференции в определенной степени судьба мира, и мы это в полной мере понимали, ощущали. Считали себя сопричастными. Не буду вас мистифицировать: на конференции, проходившей в Ялте, не пришлось побывать ни разу. Работал я, как мы говорим, на объекте «Воронцовский замок». В нем — резиденция премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля. И там имел я возможность встречаться с самыми различными людьми, наблюдать их. Понятно, больше и чаще всего общался с англичанами. Хотя и с американцами — тоже.

— И с самим Черчиллем?

— Да, с самим. Такая была работа в Протоколе, что встречался с ним каждый день. Он ежедневно проходил мимо меня. Моего стола, стоявшего при входе во дворец, ему было никак не миновать. Иногда обращался с просьбами — формулировал их точно, коротко, исключительно сжато. Занят — страшно, весь в делах, но никогда не забывал обратиться с приветствием: «Как, молодой человек, себя чувствуете? Как дела?»

— Ей-богу, не вяжется с образом грозного премьера, вскоре произнесшего речь в Фултоне, которая, как у нас считают, и положила начало холодной войне…

— Из Алупки, из Воронцовского дворца, до Фултона было еще далеко. Однажды Черчилль вдруг завел какой-то общий разговор — о конференции, о погоде, о молодых людях типа меня, знающих английский. Остановился около нас, куря сигару. Слышать, признаюсь, было лестно, особенно о молодых, на английском говорящих. Знаете, тогда я по одному его виду мог судить, как проходит конференция и доволен ли ею премьер. Бывало, возвращался с заседаний хмурый, походка быстрая, кивок — холодный. Для нас даже непривычно. Проходил, как-то сгорбившись, к себе в апартаменты. Но чаще — в хорошем настроении, чувствовал, значит, Черчилль, и заодно я тоже: на конференции все нормально.

— Правда, что постоянно курил сигару?

— Да, точно. Не все время, но частенько. А когда приезжал в хорошем настроении, то изо рта ее не вынимал. И во дворец входил с сигарой, как правило, только начатой, до конца не докуренной. Один раз оставил сигару у меня в пепельнице. Наверно, привык это делать. По-моему, это ценилось окружающими — такой сувенир расхватывался мгновенно.

— Хранится в вашей коллекции?

— Должен признаться, что сигару я взял, долгие годы хранилась у меня дома. Но потом столько поездок, переездов… Жаль, но не дожила до наших дней.

— А окружение Черчилля — они догадывались, что вы… не совсем из Протокола?

— Что вы, нет, конечно! Мы старались — я, к примеру, даже очень. Был примерным работником Протокола.

— Без формы?