Аббатиса

Инспекторша вручает розгу аббатисе, наказывать – ее долг и право. Но Мари не решается, она не может ударить девицу, так похожую на королеву в молодости – тот же мятежный пыл, – аббатиса оглядывается, выбирая монахиню, которая сделает то, что не получилось у Мари. Тильда и Года не годятся, они слишком злые, Руфь слишком кроткая, Нест добрая и милосердная. Мари передает розгу Торквери, надеясь, что раз уж магистра не сумела уберечь и наставить девицу, то и воздержится от излишней жестокости.

Ожидания ее не оправдываются, но Мари заставляет себя смотреть.

Стены просторного нового дома аббатисы штукатурят и красят. Крыша уже готова. В доме работают монахини.

Дом величественно вознесся над холмом, изящный и крепкий, с новыми арками, большими окнами, высокими потолками. Комнаты полны света. Здесь живут облатки и новициатки, дом полнится их юными голосами, взлетающими в смехе и пении, здесь поставили столы переписчицы, здесь комнаты новых пансионерок, богатых дам, на старости лет поселившихся в аббатстве, такие дамы привыкли к роскоши, маленьким собачкам, птицам, музыке, мирской прислуге. Со всеми этими насельницами в доме аббатисы царит оживление. Вот, наконец, дом, достойный своей хозяйки, думает Мари, глядя из клуатра на гладкое каменное строение. Дом, достойный Мари.

Священный обряд: здание окропляют святой водой.

Во сне Мари является дурное знамение: она галопом мчит на коне с холма к лесу, вокруг сгущаются тучи, собирается тьма, молния освещает мир, земля трясется, за спиною Мари трещат и валятся с грохотом камни аббатства, слышатся вопли монахинь, на них падает крыша, но обернуться Мари не в силах, она чувствует, что к спине ее, дрожа, прижимается кто-то теплый, тонкие руки крепко ее обхватывают. Она пробуждается в одиночестве.

Схватки у Авис начинаются до срока. Из лазарета доносятся вопли. В саду монахини собирают с холодной земли последнюю капусту, пастернак, репу и складывают в круг; услышав крики, сестры преклоняют колени и молитвенно складывают ладони. На ветвях мушмулы смеются клушицы^[29].

Крики разносятся далеко за пределы сада, они слышны даже в покоях Мари на первом этаже нового, незаконченного дома аббатисы, еще пахнущего краской и штукатуркой. Не выдержав, Мари поднимается, приоресса Тильда заговаривает с ней, но аббатиса не слышит ни слова. Она выходит на холод, идет сперва в овчарню, но овцы лишь молча обращают к ней тупые удивленные морды. Мари поворачивает к ручью, ускоряет шаг, бежит через клуатр в лазарет.

Там тесно, жарко, пахнет ржавью и потом. Авис задыхается, влажные волосы ее блестят, взгляд безумен во мраке кровати. Года возится у нее между ног. Человек намного слабее и намного хуже приспособлен к рождению потомства, говорит Года, чем моя скотина, я не раз удивлялась, почему женщины так часто умирают в родах, теперь же вижу, бедра у них слишком узкие, а головка младенца несоразмерно большая, но почему Бог сотворил человека столь непригодным для деторождения – загадка. А может, и нет, со вздохом продолжает Года, умножая, умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей^[30].

Лучше держи свои наблюдения при себе, сдавленным голосом говорит ей Нест.

Мы не нуждаемся в помощи аббатисы, отрезает Беатрикс, заметив в дверном проеме громаду Мари, замолчи, велит ей Нест, праведно и хорошо, что свет матери нашей с нами.

Мари ставит табурет возле кровати Авис, берет девушку за руку, та сжимает ее так сильно, что пальцы Мари белеют. Она истово молится Пресвятой Деве.

Проходит служба третьего, шестого, девятого часа. В великом мучении Авис это время кажется мгновеньем.

Авис дышит часто и неглубоко, она смертельно бледна. Наконец она, к облегчению, теряет сознание, крики ее умолкают, она забывается сном. Авис истекает кровью, под нее подстилают холстину, пропитанную маслом, чтобы не испачкать третью перемену белья.

В забытьи тело Авис сотрясают конвульсии, показывается головка младенца, пугающе багровая меж худеньких ляжек. Снова конвульсии, и младенец выходит, скользкий и мертвый. Девочка.

Некому исповедовать Авис и отпустить ей грехи, Мари в тревоге глядит на дверь, но никто не приходит, Мари негодует, отказать в милосердии – страшный грех, а самой исповедовать Авис Мари не приходит в голову: сказываются волнение и усталость.

Между ног Авис вновь хлынула кровь, Года в красном по плечи, красное на ее лбу, Нест и Беатрикс зажимают поток крови тряпками, но и тряпки мигом краснеют. Рука Авис в ладони Мари вздрагивает. Жизнь со вздохом улетает из ее тела и больше не возвращается.

Вечером Мари призывает к себе монахинь. Кольцо лиц в свете свечи угрюмо.

Мы вместе решим, как быть, говорит Мари, сама в обсуждении не участвует и предлагает голосовать.