Аббатиса

Что бы только не придумала Аста, будь она воинственного склада: механизмы, несущие страшную гибель, предметы, извергающие вдаль яд и пламя, дробящие механизмы и механизмы с горючим содержимым, готовые взорваться; эти мысли так захватили чудачку-монахиню, что она не задумывалась о последствиях. Удивительно, сколь длинный отрезок дороги можно проложить за день в вековом лесу. Первая часть лабиринта уже готова, начали вторую. И все женщины, кто работает вместе, ощущают блаженство в этом золотом свете, в дыму костров, на свежем воздухе, в натуге и радостном поте своего тела. Работает даже аббатиса, от ее изумительной мощи у Нест захватывает дух, аббатиса сильна, как фримартин, это странное существо: не бык, не корова, но то и другое вместе. Что ж, Мари всегда отличалась силой. Нест чувствует мощь ее плоти, как если бы та двигалась под ее рукой. Как странно, что порой аристократы телом крепче земледельцев. Нест запинается: значит ли это, что править должны простолюдины? И смеется в рукав. Вевуа с клироса бросает на нее гневный взгляд.

Версикул. Молитва. Благословение. Нест хватает корзину с повязками и бальзамом и во всю прыть мчится в лес перевязывать руки раненым, чтобы те могли вернуться к работе.

Приоресса Тильда провожает ее унылым взглядом. И замечает потерянно: лекарка могла бы и захватить тележку с едой, чтобы Тильде не пришлось везти ее работающим в лесу.

Года – вот уж кому не свойственна доброта – хлопает приорессу по плечу и говорит: не печальтесь, посидите минутку, я сама отвезу им поесть. И впредь будьте построже, советует она Тильде, поручайте им работу, чтобы не надорваться до смерти. Берите пример с меня, говорит субприоресса: я могла бы сама каждый день выгонять нетелей в поле, но я лучше потрачу время на лечение скотины, вот хотя бы сегодня утром я намазывала бальзамом свинью, у нее выпала прямая кишка, свинья беспрестанно визжала, не давала другим покоя. Да, довольно резюмирует Года, вам следует отыскать собственных болящих свиней, а другие пусть гонят нетелей: кажется, это называют метафорой; с этими словами Года с улыбкой поворачивается к приорессе, но Тильды и след простыл.

Мари в лесу думает об Алиеноре: ее недавно освободили из неволи, интересно, как она выглядит столько лет спустя, ведь даже королевы стареют, Мари поднимает глаза и видит, что по утрамбованной новой дороге к ним приближается Нест, раскрасневшись от ходьбы, как прелестна ее улыбка, и родинка у носа – мелкий изъян – неотделима от ее красоты.

В ту пору Мари одержима голодом, ей хочется всего: пищи, телесного труда, свежего холодного воздуха в легких, – и при виде Нест этот голод вздымается в Мари с такой силой, что она закрывает глаза и задерживает дыхание, пока он не проходит.

Монахини работают, пока ветер не белеет от снега и земля не твердеет так, что копать невозможно; с зимою для них настает пора долгих темных часов размышлений, тоски по деревьям и открытому воздуху, жажда движения не дает их телам покоя, сны их полнятся лабиринтами. Они сделали больше, чем Аста отважилась подсчитать, целиком превратили две части леса в лабиринт, от города на северо-восток, до холмов, до северо-запада, откуда по весне приходят волки и воруют ягнят. Сестры пораньше заканчивают работу в пекарне, пивоварне, сыроварне, чтобы отправиться в лес рубить деревья и складывать в кучу, как приятно снова потеть, напрягать мышцы в работе. В полумраке аббатства загар их бледнеет. Исчезает здоровый румянец. На глазах приорессы Тильды служанки за считаные дни приводят обитель в порядок: камень и дерево отскребают до блеска, поломавшееся чинят. Рукописи в скриптории, отложенные ради лесной работы, живо дописывают, бревиарии, миссалы, псалтыри заканчивают и переплетают: все заказы готовы.

Сумасшедшей сестре Гите – она неграмотная, буквы перед ее глазами пляшут и принимают новые очертания, но Гита с неудержимой фантазией украшает рукописи рисунками, – больше нечего иллюстрировать, и чтобы мысли не разлетелись спорами одуванчиков, сестра Гита принимается нашептывать всем, кто готов ее слушать, об оргиях в лесу.

Там заключают кровавые договоры, делают жаркое из некрещеных младенцев, кровь девственниц пьют, как вино, рассказывает она.

Однажды морозным утром после службы первого часа Гита останавливает аббатису и сообщает быстрым одышливым шепотом, что прошлой ночью видела, как деревья плясали и кланялись под трубы и барабаны ведьм, собравшихся в лесу, мрак стоял непроглядный, ночь выдалась безлунной, ведьмы проводили свои ужасные причудливые обряды вокруг костра, но костер тот был не из дров, а из мертвых сушеных младенцев. А Гита сказала деревьям: не прикидывайтесь, будто вы тут ни при чем, меня не проведешь, мне ли не знать, что деревья – орудия дьявола. Гита переводит дух. Зубы у нее в синих пятнах: она облизывает кисть с ляпис-лазурью, чтобы писала тоньше.