Аббатиса

Во дворе сестра Руфь – она обладает пугающим даром понимать все без слов и кое-что знает о мучительной любви Мари – берет лошадь под уздцы, замечает уныние приорессы. И когда та спешивается, Руфь говорит сердито: даже если бы ты с ней встретилась, она не забрала бы тебя отсюда. Ты обречена оставаться здесь, с нами.

Мари открывает рот, чтобы возразить, но чувствует, что правдивые слова Руфи будто ударили ее под ложечку.

Мудрые наследуют славу, а глупые – бесславие^[17], наконец отвечает Мари, лицо ее пылает.

Из Уэльса поступает сестра Нест, молодая вдова, горе ее так велико, что укрыться от него впору только в монастыре. У нее миловидное лицо, большой пухлый рот, у левой ноздри родинка, словно бы заключившая в себе всю ее красоту, хотя от волнения сестра так вздымает костлявые плечи, что они едва не касаются ее ушей. Ее валлийский никто не понимает, и поначалу Нест день-деньской одна, но когда у ризничей вырастает зоб, похожий на толстую бабочку, Нест уходит в поля, возвращается с сине-зеленой травой и варит ее на кухне до густоты. Месяц спустя зоб исчезает, длинная шея ризничей снова становится гладкой, и глаза уже не вылезают из орбит.

Мари вызывает новициатку к себе. Поначалу испуганная женщина молчит: Мари заговаривает с ней по-французски, потом на скверном английском, произносит с ошибками несколько слов по-валлийски, но, когда переходит на латынь – Мари помнит, что Нест подпевает во время службы, – взгляд новициатки проясняется, она подается к Мари и принимается тараторить, да так быстро, что трясутся ее высокие худые плечи. До службы третьего часа женщины говорят о травах, припарках, равновесии гуморов, наконец Мари убеждается, что Нест куда больше нее сведуща в медицине. По пути в часовню Мари сообщает Нест, что та займет созданную специально для нее должность лекарки, Мари передает ей обязанность врачевать телесные недуги всех насельниц обители. Приорессе не под силу заниматься еще и гноем, сломанными костями, гнилыми зубами и предсмертными хрипами, умопомешательством, рвотой, поносом, вдобавок к потоку забот с наделами и склоками между сестрами. Тем более что Года, когда ей поручили лечить монахинь, лишь изгоняла у них глистов.

Нест соглашается. Вскоре она разбивает близ лазарета обширный сад лекарственных трав.

Порой Мари замечает, что Нест лукаво косится на нее, но почему, выяснять приорессе некогда, она по-прежнему пылко сражается с землей, в засуху и болезни дающей слишком мало, а если зима или дожди затянулись – слишком много, она сражается с новым епархиальным начальством, которое считает их обитель дев источником личного обогащения. Мари приходится завести подложную счетную книгу, дабы доказать, что аббатство в долгах, хотя это не так, но Мари полагает логичным и правильным противопоставить мздоимству мздоимство.

Чтобы потушить лесной пожар, зажигают костры, произносит она вслух, и Года отрывисто отвечает: уж не знаю, приоресса, что у вас в голове, но вы и правда чудачка.

Стоит одолеть жадность вышестоящих, как является новая напасть: саранча сожрала пшеницу, Мари оплакивает утраченный хлеб, но при сестрах держится невозмутимо, ради их спокойствия она учится сдерживать чувства.

Сестра Вевуа теряет счет времени, приходится переселить ее в лазарет.

Облатка Вульфхильда вымахала Мари по плечо, высокая для девицы, считает в уме так же быстро, как Мари, и свободно пишет на трех языках.

Сестра Агата скончалась: споткнулась в поле во время сбора урожая и упала виском на камень.

Эльфгифу минует клуатр, размышляя о том, как новициатка Торквери в сыроварне любовалась котенком, лакающим молоко, потом опустила свое кошачье личико к блюдцу с парным молоком и окунула в него кончик розового языка, Эльфгифу как раз процеживала молоко и даже зажмурилась, ей показалось, будто язычок Торквери легонько движется вверх-вниз по ее коже с исподу. А открыв глаза, увидела, что новициатка по-прежнему стоит на коленях у блюдца и смеется; Лила тоже замерла над маслом, раскраснелась и, открыв рот, наблюдала за Торквери.

Монахинь уже сорок. Мари тридцать пять лет. Восемнадцать из них она приоресса.

Невозможно, дивится Мари, в этом вонючем, сыром, перепачканном грязью краю Англетерры она дольше, чем живет на свете. И как ясно до сих пор представляется ей мэнский замок, ее воинственные сумасбродные тетки, вечная музыка, рассказы; псы, с трудом переводя дух после долгой охоты, плетутся к очагу, клещи осыпаются с их шкур; Мари представляется двор с влюбленными, прячущимися в объятиях деревьев на аллее, гроты, стол с обильными угощениями, прекрасные дамы в шелковых платьях, сверкающие, как драгоценности в солоноватом тумане, поднимающемся от реки.

Она видит обитель словно чужими глазами: камни отчищены, они теперь белые, не серые, изгородь аккуратна, поля щедры. Она-то приехала совсем в другое место – убогое, мрачное.

На ярмарке она слышит, как крестьянки обсуждают скотину и говорят на своем чуждом английском: этой весной ягнята упитанные и веселые, как наши монашки.