аа

Док бубнит: «Подумай только, как расстроятся твои друзья».

Интересно, сложно ли будет подменить прозрачную жидкость в моей системе для переливания крови на вот эту вот ядовито‑малиновую «газировку» для уборки? Зуб даю, фигня вопрос. Что уж тут трудного.

Просто, как япона мать.

Крис Льюис КартерЧарли

Приют уже закрыт, но кто‑то все равно стучит в дверь – три быстрых, отчаянных удара.

– Эй! – раздается мужской голос. – Есть тут кто?

Еще три удара.

– Помогите!

Внезапный шум приводит и без того взвинченных животных в исступление. Облезлые собаки лают и скребут двери клеток. Старые драные кошки орут, ни на секунду не умолкая. Задняя комната наполняется истошным воем и звоном металла.

Еще три удара.

– Я знаю, вы там, чтоб вам пусто было! Ваша машина на парковке стоит!

Черт…

Уходить он не собирается, поэтому я включаю наружное освещение и двумя пальцами раздвигаю пластинки висящих на двери жалюзи. Посетитель испачкал стекло чем‑то красным, и мне почти ничего не видно – только длинную тень, ведущую к паре мокасин.

Я раздвигаю жалюзи в другом месте и вижу крупного мужчину в коричневом пальто и фетровой шляпе в тон. Одной рукой он прижимает к себе коробку на двенадцать банок пива «Будвайзер», другой осторожно придерживает проседающее дно.

– Ну наконец‑то! – говорит он и, слегка подавшись вперед, встречается со мной взглядом. – Открывайте. Каждая минута на счету!

– Мы уже закрыты, – произношу я одними губами, но это его не расхолаживает.

– Вы не понимаете! Ее чуть не замучили. Один глаз вообще… Господи, я‑то думал, вы люди гуманные!

Звериный концерт в задней комнате стихает. Сквозь дверь я слышу, как из коробки «Будвайзера» доносится мяуканье.

Натужное.

Жалкое.

Отчаянное.

Черт…

Через несколько секунд мы оба стоим в крошечном кабинете, заваленном стопками бумаг и обмусоленными собачьими игрушками. Со стен улыбаются фотографии детей с новыми питомцами на руках. Воняет мочой и заплесневелым сухим кормом.

Мужчина ставит коробку на стол, откидывает картонные створки и, с шумом втянув воздух сквозь сжатые зубы, достает из коробки растрепанный комок черной шерсти, скользкий от крови.

– О господи… Гляньте, что с ней сделали!

Мужчина проводит рукой по ее блестящей спине, и кошка поворачивает ко мне голову.

– О господи… – эхом повторяю я.

Чудо, что она до сих пор жива: в боках и спине глубокие колотые раны, правый глаз вываливается из покрытой запекшейся кровью глазницы – не глаз, а вздувшийся мешок кровеносных сосудов с дыркой в оболочке.

Кошка чихает, и на мой халат оседает облачко красного пара.

У меня холодеют руки.

– Мать твою… Уму непостижимо!

Но потрясен я не видом кошки. За последние семь лет я на всякое насмотрелся: рваные уши и сколотые зубы, сломанные хвосты и раздробленные лапы. Каждый день к нам в приют попадают животные, на которых смотреть страшно, жертвы человеческой жестокости или хозяйского недосмотра.

Нет. Меня подкосила отметина на голове у кошки – жирная белая клякса в виде звезды со скругленными лучами, доходящая до середины ушей.

Совсем как у Чарли.

И возраст примерно тот же: даже если эта кошка оправится от побоев, ей так и так скоро умирать.

Она пристально смотрит на меня единственным здоровым глазом – светло‑голубым, окруженным толстой красной коростой, – и в мозг, точно осколки битого стекла, впиваются воспоминания.

– Я нашел ее рядом с парком на Гринвуд‑авеню, – объясняет мужчина. – Какие‑то мелкие придурки тыкали в нее палками. Вы ведь ей поможете, правда?

Я тру лоб, пытаясь привести мысли в порядок.

– Извините, сэр, но здесь просто приют. Мы не оказываем медицинскую помощь. Ее нужно отвезти в ветеринарную клинику.

Он поглаживает кошку по голове. Даже представить страшно, каково ей сейчас, и все же она подставляет ухо и начинает мурлыкать.

– И там ей помогут?

Пальцы мужчины размазывают капельки крови по белому пятну на голове у кошки, окрашивая его в бледно‑розовый цвет.

– Конечно. Но без операции тут не обойтись. Придется выложить несколько сот долларов.

Он смотрит на меня так, словно я спросил, какой у его жены размер груди.

– Господи, да вы что? Я же не собираюсь оставить ее себе! Просто хотел спасти, отобрать у этих мелких уродов.

Кошка обнюхивает его раскрытую ладонь. Он закрывает глаза и делает глубокий вдох.

– Что с ней будет, когда я уйду?

Я объясняю, что если оплатить лечение некому, приют берет медицинские расходы на себя – при условии, что повреждения не слишком тяжелые, а животное достаточно молодое. В данном случае мы, скорее всего, порекомендуем усыпление.

Инъекция пентобарбитала натрия.

Быстро и безболезненно.

Со стороны, наверное, я выгляжу последним мерзавцем, но что поделаешь? Я связан по рукам и ногам. Приют и так уже переполнен, да и вообще, вряд ли кто‑нибудь захочет взять престарелую кошку, тем более изувеченную.

Такова уж печальная правда: приюты существуют не для того, чтобы спасать животных.

Вовсе нет.

Приюты существуют, чтобы тешить людское самолюбие. В обмен на двадцать баксов и положительную характеристику мы ублажим любого, страдающего комплексом мессии на ранней стадии.