аа

– Я тоже. – Он плакал. – Я тоже. Иногда так бывает, это… Я знаю, у меня галлюцинация. Я не спятил. Комок симптомов. Врач поможет, правда? Понимаешь? Лекарства не нужны, в жопу лекарства. Это моя правда, я прав! Понимаешь ты? Это я. Неудачник сраный. Я… Господи, Рауль, приведи мою жену. – (Я его убью. Убью. Он умрет. Он умрет.) – Нет, иди сюда. Иди сюда.

Сгусток осторожно придвинулся и опустился на колени. Он умрет.

– Знаешь, что бы я сделал на месте твоего отца?

– Я вообще‑то не знаю, кто мой…

– На месте твоего отца, – сказал Плант, сжимая пальцы на шее, – я бы сгорел от стыда. – Он давил все глубже, чувствуя бульканье в горле. – Мне было бы усраться как стыдно. Уже стыдно. Из‑за таких ушлепков, как ты, все и случается. Таких, как мы, мы тут заодно. Из‑за нас все идет в жопу, и мне за тебя стыдно.

Сгусток сопротивлялся. Он вцепился Планту в плечи, толкался, мерзко хрипел, пытался сглотнуть, втянуть в себя воздух.

Плант знал, что именно он убивает. Пустоту, которая притворялась кем‑то. Пустоту, надевшую маску. А под ней ничего не было. Его пальцы давили на шею, сжимались и дрожали от восторга, которому он раньше не давал воли. Где мой нож? Сука, я тебе горло вскрою, ты доигрался. Ты никто, травинка, я тебя буду крошить, пока таких, как мы, на свете не останется.

Крик со всех сторон. Кто‑то вцепился в спину, ударил по лицу.

Плант усилил хватку, и лицо мальчишки потемнело – красивый багровый оттенок, толстые губы.

Голос его сына зазвенел от соседского дома, глубокий пустой голос Гордона, в кои‑то веки пронизанный настоящим чувством:

– Пап? В чем дело? Пап?

– Господи, – сказал Плант, уставившись в пустое лицо Рауля. Потом поднял глаза и увидел, как сын, другой сгусток, приблизился, отбросил очки и схватил его за руку.

– Ты что делаешь?

– Парень. – Плант поглядел вниз. – Рауль.

– Что ты наделал?! – закричал Гордон Вандерлу.

– Плант? – Женский голос.

– Мам! – Голос мальчика. – Что это?

Плант почувствовал удар по лицу, но слабо, онемело: он все фиксировал – ход событий, распутывающийся клубок рассудка, – но не понимал, что это значит; его жена стояла на коленях над Раулем, держала его голову, гладила волосы; Гордон со смесью ужаса и растерянности (или восторга?) уставился на отца, который через несколько мгновений осмыслит, что сделал или не сделал, и вернется к своему обычному состоянию.

Сорви еще травы.

Ричард ЛеммерИнгредиенты

Медсестра чуть не шлепается на задницу. Она бежит по больничному коридору, не замечая желтой таблички с надписью: «Осторожно: скользкий пол!» Начинает катиться, как по льду, но вовремя хватается за оконную раму. На этот раз обошлось без жертв.

Растерянный, убитый горем мужчина провожает медсестру взглядом, потом садится на пластмассовую скамейку и берет левую руку Моррис в свою правую.

– Почему… почему ты не рассказала мне раньше? Это случилось тогда же, когда ты получила шрамы?

Он вздыхает, трет поросший щетиной подбородок и наконец спрашивает:

– Как это случилось?

Глаза у него влажные. Не потому, что он расстроен. Просто он перестает моргать, если говорит о чем‑то серьезном, – это сознательное решение.

Когда любишь кого‑то, кажется, что знаешь все его грязные секреты: сколько фтора содержится у него в воде, сколько цианида в яблочных семечках, сколько жиров в обедах «Хэппи мил». Кажется, что знаешь обо всех его отметинках и трещинках – о гемофилии, кривых зубах, аллергиях.

Он сжимает левую руку Моррис. Ему так хотелось иметь детей. Своих детей.

Хотелось одевать их в хлопчатобумажные джемперы, произведенные этичными методами, девочек – в голубые, мальчиков – в розовые, каждым джемпером нанося удар по гендерным стереотипам. Кормить их детским питанием из экологически чистой картошки и морковки местного выращивания. Покупать традиционные игрушки, которые в достойных условиях и за достойную плату мастерят умельцы из стран третьего мира.

Теперь ему хочется одного – услышать историю, давным‑давно похороненную и забытую.

* * *

В тишине закрытого супермаркета скучающая кассирша в форме направляется к отделу «Кухни народов мира» со все еще холодным поддоном в руках, на котором штабелями лежат куриные сате. Целая груда куриных сате.

До финального матча Кубка Европы они пользовались спросом. Как и креветки из болот Бангладеш, где их за гроши разводят полуголые работники. Гамбургеры, производимые на месте вырубленных лесов Амазонии, вообще расходились как горячие пирожки. Лагер, который везут по бесконечным дорогам Европы дальнобойщики, тоже пользовался спросом, но с лагером так всегда.

За грудой куриных сате лица девушки не видно – только слышен глубокий голос с размеренными интонациями северной Англии:

– Я думала, он меня стукнет.

Все только покупают, покупают и покупают. Никто даже не задумывается, сколько людей по всему миру гнут спину ради того, чтобы один довольный покупатель смог пригласить друзей на барбекю. Проходит дождь, проносится буря, зародившаяся на высоте тысячи футов над Атлантическим океаном, – и урожай уничтожен. Все труды насмарку.