«А» – значит алиби

Грейс помогла уложить коробки, всего шесть штук, в машину. Мне, конечно, следовало забрать эти вещи еще во время первого визита сюда, просто тогда показалось нелепым тащиться в Лас-Вегас на машине, забитой картонными коробками. Но по крайней мере они были бы целы. "Опять глупая промашка", – признала я с досадой.

Пообещав Грейс, что буду у нее рано утром, я отправилась к себе в мотель. Ночь мне предстояла долгая.

* * *

Купив две упаковки черного кофе, я заперлась в своем номере и плотно задернула шторы. Потом вытряхнула на кровать первую коробку и принялась раскладывать вещи на отдельные кучки. В одну – все, что связано со школой. Далее – личная переписка. Журналы. Игрушки.

Одежда. Косметика. Чеки и счета. По-видимому, Грейс собирала все, что было связано с Элизабет, начиная с детского сада. Табели успеваемости. Школьные сочинения.

Я и представить себе не могла, сколько всего в этих картонных коробках. Институтские зачетки. Копии анкет, поданных при поступлении на работу. Налоговые декларации. Так сказать, полная картина жизни; но на самом деле теперь это был просто мусор. Кому еще придет в голову копаться в этой коллекции? Первоначальные энергия и дух, когда-то придававшие всему этому смысл, уже давно испарились. Но я их ощущала и сейчас. И у меня складывалось свое представление о девушке, чьи поиски, удачи и разочарования открывались сейчас передо мной здесь, в маленькой комнате мотеля. Я даже не знала, что, собственно говоря, ищу. Пролистала ее дневник за пятый класс – почерк очень округлый и аккуратный, простые детские записи. На минуту я представила, что уже умерла и кто-то равнодушно копается в моих вещах. А какие "вещдоки" останутся после моей жизни? Старые чеки. Груда напечатанных и подшитых в папки отчетов, в которых реальная жизнь выжата до лаконичной прозы. О себе лично я ничего особенного не собирала и не хранила. Разве что два свидетельства о разводах. Пожалуй, и все. Значительно больше сохранилось у меня сведений 6 других людях и их жизни, хотя если как следует подумать, то в этих отчетах можно раскопать и кое-что обо мне самой. Моя собственная история – загадочная и неисследованная – была как бы рассеяна по этим аккуратно маркированным документам, каждый из которых в отдельности мало о чем может рассказать. Я просмотрела последнюю из шести коробок, но ничего интересного не обнаружила. К этому моменту часы показывали уже четыре утра, Н-и-ч-е-г-о.

Если там что-то и было, то ему приделали ноги, и я опять досадовала на себя за нерасторопность. Уже второй раз в ходе этого расследования опаздываю – и второй раз важная информация уплывает от меня.

Начав снова укладывать вещи и упаковывать коробки, я автоматически еще раз все перепроверяла. В одну коробку – одежду, а по краям игрушки. В другую – школьные тетрадки, дневники, табели и зачетки. Раскладывая все это по разделам и тщательно упаковывая, в результате прикосновения к затаенным фактам биографии Элизабет Гласс я словно заразилась свойственной ей приверженностью к порядку и прилежанием. Потом еще раз пролистала журналы, потрясла книги, подняв их за корешки. Груда вещей и бумаг на кровати постепенно таяла. Здесь было несколько личных писем, и я, преодолевая невольный стыд, все же прочитала их. Некоторые – от тетушки из Аризоны. Часть – от девушки по имени Джуди, судя по всему, подруги по колледжу. Ни в одном из писем я не встретила на единого упоминания о каких-нибудь интимных сторонах ее жизни, из чего сделала вывод, что она очень скупо делилась на эту тему с другими или у нее вообще не было в жизни таких историй. Полное разочарование. Наконец я перешла к последней стопке книг. Любопытная подборка: Леон Урис, Ирвинг Стоун, Виктория Холт, Джорджетт Хейер, несколько более экзотических изданий, по-видимому, рекомендованных на занятиях литературой в колледже. Вдруг какое-то письмо, служившее, очевидно, закладкой, нехотя выскользнуло из томика под названием "Гордость и предубеждение". А я-то уж собиралась упрятать его в коробку. Письмо было написано четким почерком темно-синими чернилами на обеих сторонах листа. Без даты. Без конверта. Без марки.

Я аккуратно взяла письмо за уголок и медленно прочла его, чувствуя, как в предвкушении важного открытия по коже бегают маленькие щекочущие мурашки.

* * *

"Дорогая Элизабет... Пишу, чтобы рассеять твои невеселые мысли, когда ты вернешься домой. Я понимаю, как тяжело тебе переносить эти разлуки, и желал бы по мере сил облегчить твои страдания. Ты несравненно чище меня и в своих чувствах намного более искренна, чем я сам могу себе позволить, Но я действительно люблю тебя и не хочу, чтобы у тебя оставались на этот счет сомнения.