А жизнь продолжается

— Но ты за это ничего не получишь? — спросила его мать, спросила сметливая и дальновидная жена Теодора Лавочника.

— Если не считать почета, — отрезал он. Но, посмотрев на мать, сразу же спохватился. Она такая красивая, такая умница, она желает ему только добра, а душою помоложе их всех. — Возможно, я получу от этого косвенную выгоду, — сказал он. — Я думаю, у меня расширится круг покупателей и будет еще один торговый агент на южном маршруте. Это не так уж и нереально. Твое здоровье, мама!

— Я напишу Лилиан, — сказала Марна, — подразню ее слегка, ведь муж у нее никакой не консул!

Лилиан была их сестра, вышедшая за Ромео Кноффа.

— А у самой, — отозвался брат, — какой у тебя муж?

Марна замахнулась на него салфеткой и сказала, чтоб он придержал язык.

— Как, ты говоришь британскому консулу, чтобы он придержал язык?

Хохот.

— За тебя, Юлия! — поднял бокал Гордон. — Как бы я желал сделать тебя графиней!

— Чем же я тебя отблагодарю? — сказала фру Юлия, и на глазах у нее выступили слезы. О, милая Юлия, она была уже на сносях, и ей ничего не стоило разволноваться, Гордону нередко приходилось ее утешать.

Он ответил:

— Юлия, ты подарила мне во сто раз больше, чем я мог ожидать. И продолжаешь меня одаривать, и никому с тобой не сравниться. Улыбнись же, у тебя для этого есть хороший повод!

И все они выпили за ее здоровье.

Когда они кофейничали, зазвонил телефон, старая хозяйка вышла и моментально вернулась:

— Это из «Сегельфосского вестника», Давидсен спрашивает, правда ли, что Гордон Тидеманн сделался консулом?

Все так и всплеснули руками:

— Что ты говоришь! Ну надо же!

— Так ведь это было в утренних газетах, Давидсену телеграфировали из Осло.

— Не может быть! И что ты ответила?

— Ответила, что так оно и есть.

Короткое молчание.

— А что же тебе еще было говорить!

В течение всего дня раздавались звонки с поздравлениями. Начальник телеграфа, который первым в Сегельфоссе узнал эту новость, дипломатично сказал:

— Я проходил мимо «Сегельфосского вестника» и увидел на стене объявление!

Звонили и судья, и доктор, и многие другие, короче, все, поистине это был знаменательный день, телефон не умолкал.

Аптекарь Хольм позвонил фрекен Марне и поздравил в ее лице все семейство. Очередное его чудачество! После чего он сказал:

— Мне не хотелось беспокоить хозяина дома, чтобы он лишний раз подходил к телефону. Но вы, фрекен Марна, достаточно молоды и красивы, чтобы меня простить.

Она опешила. Он назвал ее фрекен Марна, при том что они, можно сказать, не были друг другу представлены.

— Я передам, что вы звонили, — сказала она.

— Спасибо! Это все, о чем я вас пока осмеливаюсь просить.

Большой оригинал.

IX

Между прочим, не только оригинал, в нем много чего было намешано. Веселый и легкомысленный, несколько небрежный в одежде, на ботинках один шнурок толстый, другой — тонкий, видавшая виды шляпа. С сильным характером, добродушный, неутомимый на выдумки, но частенько-таки и сокрушающийся о совершенных оплошностях.

Помимо того что он мог подтягиваться и висеть на трапеции и был хорошим гребцом, он любил еще карабкаться по горам — и щадить себя не щадил. Кроме того, чтоб размяться или же просто со скуки он исходил пешком чуть ли не всю округу, и перезнакомился со многими окрестными жителями, и выслушивал их, а тем было что рассказать. Да вот хотя бы про того человека, который угодил в Сегельфосс и погиб. Не далее как этой самой весной. Человека с лошадью понесло под гору, а и чего ему понадобилось около водопада, да еще с молодой кобылой в запряжке? Никто не мог взять этого в толк, а ленсман сказал, что выяснить это нету ну никакой возможности. «А я скажу так, — продолжал рассказчик, — что ежели бы у него были сани… а он ехал в повозке, и как начал сворачивать, а склон-то обрывистый, повозка, видать, вниз по крутогору задом и покатила и поволокла за собою лошадь. Так я понимаю. А вообще, это дело темное, говорят, незадолго перед тем приходила Осе и сплюнула ему на порог. По мне, надо бы учинить ей допрос с пристрастием, да только ленсман не захотел с ней связываться. И потому ничего невозможно поделать. А у него осталась семья, и терпят они такую горчайшую бедность, что и представить себе нельзя, жена и четверо детишек, а кормильца и лошади не стало. Двое старших ходят просят подаяния в одной стороне, а мать с меньшими — в другой. Может, вы им чем пособите?

— Ну да, ну да, — говорит аптекарь. — Будь у меня только… ах ты пропасть!

— А может, вы с кем потолкуете?

— Как звали этого человека?

— Да ведь и сказать неудобно.

— Почему?

— Потому имя-то не людское.

— Как же все-таки его звали?

— И не говорите… Сольмунн[5]».

Он бы с радостью помог семье Сольмунна, но что мог простой аптекарь из Сегельфосса! Он выходил на прогулки и встречал разных людей, выслушивал их рассказы и снова возвращался домой. Кто он? Да никто. Он сидел раскладывал пасьянсы, раскрывал книгу…