А жизнь была совсем хорошая

– Ему женщина в Москве нужна. Постоянная. Приличная, русская, не гулящая. Скромная. Он по делам будет часто приезжать, ну и… Чтоб не скучать, короче! Ты что, совсем дура? Не понимаешь?

Нина помотала головой и уже собралась снова расплакаться.

– Не пойду я, Клавка! И не уговаривай. Не нужен мне ни важный, ни богатый. Никто не нужен! Кроме Котика.

– Пойдешь! – твердо сказала Клавка. – Ашотик просил. А как ты Ашотику откажешь? Сколько он тебе добра сделал, забыла?

Нина покачала головой – добро она помнила. И гранаты с рынка, когда она была совсем слабая после аппендицита. И антибиотики дефицитные, когда Котик заболел тяжелой ангиной. И костюмчик вязаный, синий, импортный. И машинки. И билет на елку в Кремлевский дворец. Все Нина помнила. Все Ашотиково добро и все милости. И кто она ему такая со своим Котиком? И что он, обязан? Нет, ни минуты. А вот она ему – да. По полной обязана.

Нина молча кивнула – сдалась. Подумала: «В ресторан пойду, а дальше – ни-ни. Никаких братьев с их потребностями не будет. Просто из уважения и благодарности к Ашотику схожу».

Клавка, видя, что упрямая Нина сдалась, затараторила:

– «Прага» – это, Нинка, просто дворец королевский. Все в золоте, буквально все. А люстры какие! А гардины! Не хуже, чем в Большом театре. Правда, там я не была – картинки видела. А ты была, Нин? В Большом – была?

Нина вяло кивнула.

– Так вот, там – еще лучше! Потому что еда и музыка!

– В Большом тоже музыка, – вяло ответила Нина.

– Правильно! – кинула Клавка. – Зато еды нет. Икры поедим, крабов, шампанское выпьем, а? Нинк?

Нина вздохнула:

– Выпьем.

– К шести я у тебя. В смысле – внизу. Ашотик с братом на такси подъедут. Кавалеры! Не то что наши Ваньки рублевые. Алкаши сплошные!

Клавка убежала к матери. У той опять давление и две «Скорых» за ночь. Стерва старая.

Впереди был огромный и грустный день. Пустой день. Очень грустный – от тоски по Котику и от предстоящего визита в роскошную «Прагу». Вот ведь угораздило этого брата из Дилижана приехать, когда Нина совершенно свободна – и не откажешься. Она решила взять себя в руки и заняться делом – вытащила из темной комнаты швабру, тряпки и пылесос. Вымыла полы, протерла пыль, и весь запал ее быстро пропал – неохота. Все неохота. Посмотрела на люстру – и вправду стекляшки все грязные, мутные. А мыть не стала – на все на это нужно настроение. А настроение, понятное дело, никакое.

В пять вечера сползла с дивана, вымыла голову, накрутила волосы на бигуди, достала, вздыхая, выходное платье – синее в белый горох, рукав фонариком, кружевной воротничок. Протерла белые туфли – тоже выходные, на каблуке, с бантиком спереди. Достала белую сумку и увидела, что дерматин пожелтел. Пробовала отмыть – не получилось. Ну и черт с ней! Пойду с пожелтевшей. И для кого я, собственно, прихорашиваюсь? Для какого-то неведомого дядьки? Наверняка лысого и с пузом – такого же, как Ашотик. Ресницы красить не стала – много чести! Не надо ей ему «понравиться»! Ни одной минуты не надо! Села на стул и посмотрела на часы – пора выходить. Никуда не денешься! Тяжело вздохнув, Нина поковыляла по лестнице вниз, точно на эшафот. Выходные белые туфли с бантиком жали невыносимо… И скрипели как несмазанная телега.

Все оказалось так, как она себе и представляла, – брат Ашотика был немолод, пузат, златозуб и не в меру разговорчив. Нину он рассматривал с довольной и радостной улыбкой, словно близкую и любимую родственницу, которая наконец-то приехала в гости в его гостеприимный и хлебосольный дом.

«Прага» оказалась и вправду дворцом – куда там Большому театру. Нина зашла, огляделась и заробела, когда пожилой и очень значительный метрдотель склонился перед ней в сдержанном поклоне.

А вот Клавка не робела – за стол с белоснежной скатертью уселась, словно у себя в бухгалтерии. Закурила, закинула ногу на ногу, хрустальную пепельницу придвинула. Попросила холодного шампанского – ничего себе!

Нина смотрела на неробкую подругу во все глаза – та словно всю жизнь прожила, не печалясь – будто выросла в роскоши и богатстве. При хрустальных люстрах, малиновых коврах, жестких накрахмаленных салфетках и роскошных тарелках – размером с полстола и с золотыми вензелями по краям. Заказывали мужчины. Даже Клавка помалкивала – Кавказ, женщина, молчи!