А. П. Чехов

Мне, разумеется, не было ни малейшей надобности и ни малейшей выгоды появляться в "Новом времени" после того, как я писал в "Отечественных записках" и в особенности в либеральном "Вестнике Европы", который всеми силами души ненавидел "Новое время". Вообще в "Новом времени", по крайней мере, на первых порах, являлись Салтыков, Тургенев и другие тузы, а Стасюлевич не переваривал Суворина, в особенности после фельетонов Буренина. Но мне ужасно не нравилось по временам, с какой тупой и естественной, впрочем, в кружках ненавистью говорили о своих партийных врагах либералы, в свою очередь, если к ним хорошенько присмотреться, весьма не отличавшиеся ни чистотою своих нравов, ни строгостью отношения к своим обязанностям и явно поддерживавшие интересы эксплуататоров, на вид чрезвычайно культурных, а тем не менее со стальными когтями. Эта либерально-чиновничья, адвокатская и банкирская среда благообразных и лицемерно улыбающихся хищников, поющих о страданиях простого народа, была противна нашему тогдашнему молодому поколению писателей, вышедших из-под крыла "Отечественных записок". Даже в этом журнале слово "либерал" не употребляли в ругательном смысле, а в кружке Стасюлевича, Утина, Спасовича, Андреевского малейший протест против либеральной лжи вменялся нам в вину. Читаешь, бывало, новую повесть в рукописи, ее хвалят, даже чересчур, и тут же сыплются со всех сторон замечания: "Только, пожалуйста, уберите ваши выходки против либералов. Пора нам сомкнуть ряды, этак мы никогда не дождемся конституции, если будем выступать против свободы". У них свобода и либерализм умышленно смешивались и классовые противоречия смазывались жалобами на правительственные прижимки, одинаково тягостные для всех.

Таким образом, когда случайно, по знакомству с профессором Праховым, я познакомился с музыкальным критиком "Нового времени" Ивановым и очутился на его литературном вечере, Суворин и Буренин уселись за ужином около меня и передали мне просьбу "моего приятеля", они так и назвали его, Чехова, дать хоть один рассказ для "Нового времени", который мог бы появиться вместе с его рассказом. Я постеснялся отказать им, а потом вспомнил либеральные прижимки, на которые пожаловался мне также и больной Салтыков, отвергнутый, между прочим, "Неделей" "страха ради иудейска" и хотя принятый, но очень побледневший в "Вестнике Европы".

Рассказ мой, который я отдал в "Новое время", назывался "Пожар".

— Да вас теперь съедят, — сказал мне с хохотом Чехов, приехавши ко мне и крепко пожимая мне руку, — тем более, что рассказ… — тут он расхвалил его.

Да и Утин, также приехавший ко мне, только уже не с благодарностью, а с порицанием, отозвался о рассказе как о таком, за который Стасюлевич заплатил бы мне втрое больший гонорар, лишь бы он не появился в "Новом времени". Вскоре после этого я напечатал еще несколько рассказов в "Новом времени". Суворин обещал мне полную свободу писать что хочу, ругать кого хочу и что хочу, хотя бы самого Буренина. Но тем не менее я прекратил сотрудничество в этой газете, так как стал вчитываться в нее и убедился, что, в самом деле, кто чересчур увязнет в "Новом времени", тот должен "оставить надежду навсегда". К этому заключению пришел в конце концов и Чехов. И я и он прекратили давать рассказы Суворину, и разница между нами была лишь в том, что Чехов начал в "Новом времени" свою литературную карьеру, а я уже пользовался крупным именем, когда спустился до этой газеты. Здесь не было литературной ошибки, но был несомненно политический проступок. Как бы я ни был критически настроен по отношению к либералам, все-таки к нововременцам у меня должно было быть другое отношение и мне надо было по-прежнему сторониться от них. Справедливо упрекнул меня покойный Лемке на моем пятидесятилетнем юбилее, когда он, перечисляя в весьма повышенном тоне пройденные мною литературные этапы и восхваляя мои художественные произведения, отметил появление мое в "Новом времени" как нечто, лежащее пятном на мне. Кстати, он должен был бы присоединить к этому и появление моих рассказов и двух романов в "Русском вестнике", который, хотя после смерти Каткова и принял более умеренный характер, все же принадлежал к тем органам, где я не должен был выступать с самыми безразличными художественными вещами, невзирая на лесть, с которой ко мне обращался новый редактор, сравнивая меня с Достоевским по силе таланта (мы, писатели, к сожалению, легко поддаемся на издательский фимиам).

В "Лоскутной" я первым делом зашел к Чехову.

За несколько лет, что я не видался с ним, он мало изменился, только лицо как-то стало землистее. Мы вместе сели за обед, и Чехов начал мне жаловаться на Суворина: