А П Чехов в воспоминаниях современников

Особенно советовал мне А.П. отделываться от "готовых слов" и штампов, вроде: "ночь тихо спускалась на землю", "причудливые очертания гор", "ледяные объятия тоски" и пр. И шутливо угрожал мне, что если в моих стихах встретятся "звездочки" или "цветочки", то он выдаст меня замуж за Е-ва.

Даже когда А.П. хвалил меня, то большей частью делал это под соусом шутки. Говорил, например, что какие-то мои стихи так хороши, что я несомненно списала их в старом журнале. Или писал: "Сегодня, в 9 часов утра, сидя в холодной классной комнате на Басманной, я прочел ваше "Одиночество" и простил вам все ваши прегрешения. Рассказ положительно хорош, и нет сомнения, вы умны и бесконечно хитры. Меня всего больше тронула художественность рассказа. Впрочем, вы ничего не понимаете"{28}.

Правда, иногда и серьезно писал мне: "Говорят, что ваша повесть будет напечатана в "Неделе" (речь шла о моей повести "Счастье"). Радуюсь за вас и от души поздравляю: "Неделя" - солидный и симпатичный журнал. До свидания, милый дружок"{29}.

Я очень ценила его добрые отзывы. Между прочим, мне не приходилось видеть писателя, который бы так тепло и с такой добротой относился к своим молодым собратьям, как Чехов. Он постоянно за кого-то хлопотал по редакциям, чьи-то вещи устраивал и искренно радовался, когда находил что-нибудь казавшееся ему талантливым. Достаточно вспомнить его отношение к молодому Горькому, вспомнить его письма к последнему, чтобы показать, как чуждо \247\ было Чехову какое-либо чувство профессиональной зависти. Устами своего Тригорина ("Чайка") он говорит: "К чему толкаться? Всем места хватит!" И он не только не толкался, но всегда с готовностью протягивал руку помощи младшему товарищу. Он где-то сказал: "Человек должен быть ясным умственно, чистым нравственно и опрятным физически"{30}. Это был его принцип, и ему он следовал неукоснительно, как и вся его семья.

В Мелихове Чехов написал свою "Чайку" и в том же году{31} читал ее у Л.Б.Яворской, в памятной синей гостиной. С Яворской у Чехова были двойственные отношения. Она ему то нравилась, то не нравилась, и безусловно интересовала его как женщина. Он первый ее рекомендовал Суворину, в театр которого она впоследствии перешла от Корша, - смотрел пьесы с ее участием. Той простоты в отношениях, как между нами с ним, - с ней у него не было. Шел в некотором роде флирт. Я помню, как она тогда играла индусскую драму "Васантасена", где героиня с голубыми цветами лотоса за ушами становится на колени перед своим избранником и говорит ему: "Единственный, непостижимый, дивный..." И когда А.П. приезжал и входил в синюю гостиную, Л.Б. принимала позу индусской героини, кидалась на ковре на колени и, протягивая к нему тонкие руки, восклицала: "Единственный, великий, дивный..." и т.п. Отголоски этого я нашла потом в "Чайке", где Аркадина становится на колени перед Тригориным и называет его единственным, великим и т.п. Отразились в "Чайке" и роли ее - "Дама с камелиями", "Чад жизни"...{32} Но дальше поверхностного сходства не пошло.

На чтение собралось много народу, обычная наша профессорско-литературная компания. Был и Корш, считавший Чехова "своим автором", так как у него была поставлена первая пьеса Чехова "Иванов". И он, и Яворская очень ждали новой пьесы Чехова и рассчитывали на "лакомый кусок". Я помню то впечатление, которое пьеса произвела. Его можно сравнить с реакцией Аркадиной на пьесу Треплева: "Декадентство"... "Новые формы?" Пьеса удивила своей новизной и тем, кто, как Корш и Яворская, признавали только эффектные драмы Сарду и Дюма и пр., - понравиться, конечно, не могла, как впоследствии не понравилась и толстосумной публике левкеевского бенефиса{33} в Петербурге... Помню спор, шум, неискреннее восхищение Лидии, удивление Корша: "Голуба, это же не сценично: вы заставляете человека застрелиться за сценой и даже не даете ему поговорить перед смертью!" и т.п. \248\ Помню я и какое-то не то смущенное, не то суровое лицо Чехова. Эту пьесу, конечно, понял и показал нам по-настоящему только Художественный театр несколько лет спустя{34}.

Мое впечатление тоже было смутным. Уже первые фразы монолога Нины, помню, произвели сильное впечатление... "словом, все жизни, все жизни, все жизни - свершив печальный круг - угасли". У меня сжало горло, и мне на минуту показалось, что в синей гостиной повеял откуда-то издали ветер...