А и Б сидели на трубе

— А почему бы нет? — сказал Закруткин. — Когда я разбился на Земле Франца-Иосифа, меня искал весь Северный флот, все рыбаки, да и вообще вся страна.

— Ну вы сравниваете тоже, товарищ Закруткин… — сказала почтительно старшая пионервожатая.

— А какая разница! — сказал Закруткин. — Кирьянов — гражданин СССР, ваш товарищ! В общем, идём или не идём?

— Идём, — грянула дружина.

— Трубач, барабанщик! — скомандовал герой. — Марш!

Грохнула барабанная дробь, хриплым солдатским голосом запел горн. И вдруг Закруткин выхватил меня из строя, взял за руку и пошёл впереди знамени, сразу вслед за флажковым, который показывал машинам, как объезжать нашу колонну.

Закруткин шагал широко, шляпу он держал в руке, и ветер трепал его лихой чуб и развевал полы пальто, как чапаевскую бурку. Я еле поспевал за ним.

— Товарищ Закруткин, — сказал я, — а где мы пионерский галстук найдём?

— А мы как в бою: с груди на грудь!

Я не понял, но переспрашивать не решился.

— Товарищ Закруткин, вы свинкой болели?

— Я же приличный человек, — ответил герой, — конечно. Я, вообще, отболел всем, чем положено, и даже золотухой. Вообще-то, я в детстве ужасно болезненный был.

Милиционеры отдавали нам честь, мальчишки из других школ бежали за нами следом.

Длинная многоногая колонна вытянулась перед Серёгиным домом и замерла.

Закруткин спросил у меня номер квартиры и убежал в парадное, а через несколько минут на третьем этаже распахнулось Серёгино окно, и сам он, в новой рубахе и толстом компрессе, взъерошенный и обалдевший, показался в окне.

Заикаясь, он произнёс слова Торжественного обещания. Товарищ Закруткин снял свой галстук, который ему вручили на Марсовом поле, и повязал на забинтованную Серёгину шею.

— Будь готов! — крикнул он.

И Серёга, весь засветившись от радости, улыбнулся и выдохнул, вздымая руку над головой:

— Всегда готов!

— Спасибо вам, товарищ Закруткин, — сказал я, когда линейка разошлась по домам.

— За что?

— За Серёгу.

— Это тебе спасибо, — серьёзно ответил лётчик.

— Мне-то за что? — удивился я.

— За память! За то, что ты ленинградец! Вот таким будь всегда! Будь готов!

Я отдал салют и ответил:

— Всегда готов!

А и Б сидели на трубе

Живой уголок

До чего малыши приставать любят! Как прилипнут, не отделаешься! И среди них главный приставала — Женька из второго подъезда. Только выйдешь на улицу — он тут как тут. И начинается: «Почему самолёты летают? Почему вороны ходят, а воробьи прыгают?»

А кто их знает, почему так?

Ещё хорошо, когда никто его вопросов не слышит, а то просто неловко получается — я уже учусь в первом классе, а ответить не могу!

Я на продлёнку не хожу. Пообедаю в школе — и домой. Я так с папой договорился. Мама-то, конечно, возражала: «Как это так — ребёнок по улицам слоняется!»

А папа правильно сказал: «Ему слоняться некогда. И не такой он человек, чтобы слоняться!»

Конечно, некогда: потому что три раза в неделю музыкальная школа и два раза бассейн! Когда тут по улицам слоняться?

Некогда! Ещё ведь нужно уроки учить… И ещё по музыке. Я и не слоняюсь. Я люблю на заборе посидеть один. Подумать. И чтобы никто не мешал.

Но не тут-то было! Женька сразу у забора появляется и начинает свои вопросы задавать. Хорошо ещё, его бабушка останавливает. Родители у него всё время на работе, я их и не видел ни разу, он с бабушкой гуляет.

— Женечка, отстань от мальчика. Он большой, ему с тобой не интересно.

Он, конечно, в крик:

— Я тоже большой! Я большой!

Какой там большой — от горшка два вершка. До чего надоел, прямо видеть его не могу! И вот вчера выхожу во двор после школы. Там никого — один этот Женька мыкается. То походит, то на лавочку присядет и всё что-то в руках вертит.

Я подкрался, заглянул — у него в руках спичечный коробок, а там две бескрылые мухи. Такие в самом начале весны появляются, когда ещё холодно. А сейчас как раз март. Эти мухи по сугробам ползают. Ну не по сугробам, а где солнышко пригревает.

Слышу, как Женька с ними разговаривает.

— Вы, — говорит он мухам, — на меня не обижайтесь, что я вас в спичечный коробок посадил. Я вас дома выпущу. А сейчас гуляйте, дышите свежим воздухом. Я вас буду молоком поить — вы станете большие, как вертолёты, и будете со мной играть!

Тут я не выдержал.

— Дурачок, — говорю я ему. — Это бескрылые мухи. Они не летают. Про них по телевизору рассказывали.

— Ну и что, что ещё не летают! Научатся — полетят. Вот научатся — я их выпущу, — отвечает Женька. — А пока я для них построю очень красивый живой уголок…

— Тебя бабушка с этим живым уголком из дома выгонит.

— Не выгонит, — шепчет Женька, и вдруг у него из глаза слеза выскочила и по носу поехала. — Бабушку в больницу увезли…

Я вообще-то этого Женьку терпеть не могу, но мне его стало жалко. Маленький такой, щуплый, пальтишко где-то в мелу измазал.

— Ну, — говорю, — не реви. Бабушка скоро поправится. Есть у тебя платок?

— Есть. — Женька достал платок и стоит.

— Ну, вытирай, — говорю, — нос.

А он отвечает:

— Я не умею.