А фронт был далеко

Еще одна забота осталась у женщин: удержать своих мужиков в хорошей силе, чтобы перемогли они свою каторжную работу. Видели ведь, как они идут с работы, ссутулившись от усталости, хоть и блестят глазами да зубами для того, чтобы не гордость свою показать, а то, что на ногах, не ползком до стола да постели могут добраться. И отгораживали их по возможности от домашних дел.

Иван Артемьевич после поездок все чаще занимался с Иваненком, придерживая его от приставаний к отцу, который мог с ложкой у рта заснуть. Знал старый машинист, что если молодому дать вовремя отдохнуть, то он вдесятеро больше потом сделает. Сам же в долгом сне не нуждался. Отдых уж не избавлял от ломоты в пояснице и скрипа в коленях. Да и усталость в игре с неутомимым и веселым Иваненком слезала как-то сама собой. Молодел в такие минуты Иван Артемьевич, жизнь впереди казалась ему долгой, да и сегодняшняя перенапряженная работа понималась не только бесконечной тратой сил, а освящалась простой и понятной человеческой целью — возвращением к прежней довоенной жизни, в которой всему было место: и работе, и радости, и праздникам, а значит — счастью.

А однажды осенью его совсем захлестнуло радостью: увидел, что затяжелела Надежда. Обрадовался, но промолчал. Может, оттого, что заметил это по-своему, обратив внимание на то, что дочь опять стала худой и больно уж некрасивой. Поначалу даже встревожился, не хворь ли какую подцепила. И только приглядевшись, обозвал себя дураком, что об живом деле и думать отвык. Даже попытался припомнить, какой в свое время ходила Надеждой его собственная Анна Матвеевна, но из этого тоже ничего не получилось: забыл.

Так и ходил, как скряга, затаив в себе свою радость. Всякая чертовщина в голову полезла: не сглазить бы, да не изурочить, да еще про курочку в гнезде… А напоследок плевался тайком зло. И корил себя:

— Как баба пустоголовая!

А рука заметно тверже держала рукоять регулятора. Коротко и гулко откликался на сигналы гудок его паровоза. Молодцевато пересчитав входные стрелки, он вкатывал на станцию без дымка, словно за тендером и не было двух тысяч тонн груза. И купавинцы, возрождаясь доброй памятью, опять весело перекликались:

— Кузнецовы прибывают!

Фронт веселил работу. Зима не помехой стала солдатам: гнали и гнали немца. И прибавлялось сил и надежд у купавинцев. К весне вроде бы и не приморились вовсе. На Первый май даже митинг провели, как до войны: все на него пришли, даже старухи из домов выползли. И расходились с него без всякого сомнения, что этот год обязательно станет победным.

Весна легко выдохнула зелень, бодрила ласковым солнцем. Весело звенела на улицах ребятня, устало улыбались женщины.

А мужики после работы опять зачали сражаться на вениках в бане.

Оживала, приободрялась Купавина, хоть и шла еще война, хоть и жертвы еще не кончились. Для многих поездов с грузами Купавина оказывалась пунктом назначения, потому что неподалеку уже давно строился город Красногорск с большим заводом, а между ним и главной станцией присоседивались другие, пока еще небольшие, предприятия.

Народу незнакомого появилось множество, и теперь уж не все друг с дружкой здоровались. Приезжие отучили: с ними начали было по-доброму а они, как дикие, ни слова в ответ. Ну и пусть!

Купавинские машинисты, получившие к маю Красное знамя, ходили гордые и работали как черти.

10

Где-то в середине мая в Шадринске все купавинские паровозные бригады, которые находились там в ожидании поездов, были вызваны к начальнику депо. В его кабинете увидели много железнодорожного начальства, среди которого сразу выделили немолодых офицеров во главе с седеющим полковником. Как только бригады явились, разговоры враз прекратились.

— Присаживайтесь, товарищи машинисты, — вежливо обратился начальник депо. — Совет держать будем. — А потом улыбнулся не очень весело и сказал: — Поглядеть приятно, какой букет собрался: вся купавинская гвардия, да еще во главе с Иваном Артемьевичем!..

Машинисты молчали.

Начальник вполголоса посоветовался с незнакомым, который сидел рядом с ним, потом выпрямился и казенным голосом объявил:

— Слово предоставляется главному инженеру паровозной службы управления дороги.

Главный инженер был мужчиной рослым и крепким, с большими руками и с виду добродушным. Про себя машинисты решили, что паровозное дело он прошел самолично, так как во всей его осанке угадывались обстоятельность и неторопливость. Он и говорить-то стал не сразу, да и слова-то первые вышли тоже не шибко ловкими:

— Тут, товарищи, такая штука приключилась… — Он подумал немного и заключил: — Мы, так сказать, стоим перед фактом. В общем так: шадринцы приняли военный тяжеловес. Маршрут, товарищи, очень важный. До сих пор он следовал нормально, так сказать, и это можно вполне объяснить благоприятным профилем пути. А теперь вот — ваше купавинское плечо… Профиль свой вы знаете лучше меня.

— Скажите вес, — не утерпел Павел Глухов.

— Две тысячи семьсот пятьдесят тонн, — сразу ответил инженер.

Кабинет притих.