А ЕСТЬ А

Слушая упоминания своего имени, вносимого в разговор с интервалом в каждые полчаса, упоминания как будто случайные, причем глаза говорившего никогда не обращались в ее сторону, она раздумывала о том, что же заставило их желать ее присутствия. Они не пытались обмануть ее, заставить поверить в то, что они советуются с ней, гораздо хуже, они пытались обмануть самих себя и убедить себя, что она согласилась. Время от времени они задавали ей вопросы и прерывали ее до того, как она успевала завершить первую фразу ответа. Казалось, они хотят ее одобрения, но не желают знать, согласна она одобрить их или нет.

Какая-то нелепая форма детского самообмана заставила их выбрать для этого случая пышную обстановку официального ужина. Они вели себя так, будто надеялись получить от изысканной роскоши ту власть и честь, продуктом и символом которой эта роскошь когда-то являлась; они вели себя, думала она, как те дикари, которые пожирают тела убитых врагов в надежде обрести их силу и доблесть.

Она сожалела, что выбрала столь элегантный наряд.

Это официальный ужин, – повторил ей Джим, – но не надо заходить слишком далеко… я хочу сказать – не стоит выглядеть слишком богатой… В наши дни деловые люди избегают любого намека на высокомерие… Конечно, не следует выглядеть замарашкой, но если бы ты могла про сто намекнуть на… ну, скажем, смирение, что ли… им бы это понравилось, они почувствовали бы себя большими людьми.

Да ну? – промолвила она, отворачиваясь.

Она надела черное платье, которое выглядело цельным куском ткани, наброшенным на грудь и ниспадающим к ногам мягкими складками греческой туники; оно было из мягкого шелка, настолько легкого и тонкого, что он подо шел бы для пеньюара. Блеск ткани, струящейся и переливающейся при движении, придавал Дэгни такой вид, будто свет зала, где она находилась, принадлежал лично ей, свет был чувственно послушен движениям ее тела, окутывая ее сиянием более роскошным, чем богатая ткань, подчеркивая нежную хрупкость ее фигуры и придавая ей вид настолько естественной элегантности, что она могла позволить себе даже вызывающую небрежность. На ней было всего одно украшение – брошь с бриллиантами сверкала на краю выреза от неприметного чередования вдоха и выдоха, преобразуя, подобно трансформатору, искру в пламя, заставляя окружающих ощущать не драгоценность, а живое дыхание за ней; она сверкала, как боевой орден, как богатство, принявшее форму почетного знака. Других украшений на Дэгни не было, лишь накидка из черного бархата, выглядевшая более вызывающе-аристократичной, чем соболий палантин.

Теперь, оглядывая сидевших перед нею мужчин, она сожалела о том, что так оделась: она чувствовала досаду бессмысленности, будто пыталась бросить вызов восковым фигурам. Она видела безрассудную злобу в их глазах и затаенную безжизненную, бесполую, грязную улыбку, с какой мужчины смотрят на афишу варьете.

На нас, – говорил Юджин Лоусон, – лежит огромная ответственность принимать решения, от которых зависит жизнь и смерть миллионов людей, и жертвовать ими, если потребуется, но у нас должно хватить мужества для этого. – Его мягкие губы, казалось, скривились в улыбке.

Единственное, что следует принимать во внимание, – безличным тоном заявил доктор Феррис, пуская к потолку кольца дыма, – это данные о размерах территории и о народонаселении. Поскольку больше невозможно поддерживать как дорогу в Миннесоте, так и трансконтинентальные перевозки по этой дороге, выбор встал между Миннесотой и штатами, расположенными к западу от гор, которые от резаны в результате катастрофы в тоннеле Таггарта, так же как соседние штаты Монтана, Айдахо, Орегон, что, практически говоря, означает весь Северо-Запад. Если сравнить площади и плотность населения обоих районов, становится ясным, что следует сбросить со счетов Миннесоту, но нельзя отказываться от линий, объединяющих свыше трети континента.

– Континент я не отдам, – сказал Висли Мауч, опустив глаза в вазочку с мороженым, его голос звучал возмущенно и упрямо.

А Дэгни думала о Месаби-Рейндж, последнем из крупнейших месторождений железной руды, о фермерах Миннесоты, которые еще остались, а ведь это лучшие производители пшеницы в стране; она думала, что конец Миннесоты означает и конец Висконсина, а затем Мичигана, Иллинойса, она видела окрашенное в красный цвет замирающее дыхание заводов индустриального Востока и сравнивала его с необъятными просторами безлюдных песчаных пространств Запада, с тощей травой на покинутых пастбищах и ранчо.

– Цифры показывают, – очень четко произнес мистер Уэзерби, – что поддержка обоих районов, по-видимому, становится невозможной. Пути и оборудование одной линии должны быть демонтированы, чтобы снабдить мате риалами другую.