А, Б, В, Г, Д и другие…

Дальние поисковые партии, глухая тайга, горы, холодные реки — вот его будущее. Будет трудно, будут многодневные переходы пешком и на лыжах, будут одинокие ночевки в снегу, упряжные собаки, олени и товарищи — суровые молчаливые люди, которые ценят действие выше слов.

Нужна хорошая тренировка для будущего, закалка. А для этого — спорт.

Еще в мореходке он — один из первых в легкой атлетике. В университете — уже чемпион Ленинграда среди юношей. В добавление к этому — первый разряд по баскетболу и вторые разряды по волейболу и настольному теннису.

Он отдавал спорту почти столько же времени, сколько и учебе.

Наконец окончен физфак.

И пришло то, о чем он мечтал: крайний север Западной Сибири, полевая партия, дальние неизвестные пути. На самолетах, знаменитых «шаврушках» — амфибиях Ш-2 — людей и приборы забрасывали в «белые пятна» — такие места, которые в управлении знали только по аэрофотосъемке. Пришла работа, в которой были крепко связаны в один узел сопки, реки, пот, холод, усталость, ночевки на голой земле и мечты.

Туруханск, Игарка, Курейка, Таз, Средняя Тунгуска, Верхняя Тунгуска, Енисей…

Романтика.

При этом слове воображение городского человека непременно рисует бородача в ковбойке и с гитарой в руках у костра или жилистого геолога в парусиновой робе, лихо дробящего камни своим молотком на длиннющей рукоятке…

А ведь она совсем не такая, настоящая романтика.

Бородач с гитарой и лихой геолог — это из броских журнальных фото, из песен и надуманных кинофильмов.

А тут день за днем тянулась размеренная, однообразная работа, рассчитанная далеко вперед по часам. Один день от другого отличался числом преодоленных препятствий и количеством пройденных километров. Нужно было очень многое успеть в короткие летние месяцы.

Едва сходил снег, воздух начинал звенеть от комаров. Потом поднимался овод. Когда исчезали и те и другие, начинала неистовствовать мошка — знаменитый гнус. На ходу мошка еще не страшна — она облаком вьется позади. Но стоит остановиться, чтобы поставить приборы, осмотреть породу или записать наблюдение, и туча мошки мгновенно окутывает человека, лезет в глаза, ноздри, уши, липнет к потному лицу. Она забирается под одежду, разъедает кожу под поясом, на сгибах колен и на щиколотках, доводит до слез нервных и нетерпеливых. И только во время отдыха, когда разложены дымокуры или поставлены палатки, можно неторопливо оглянуться на пройденный путь.

Болота, покосившиеся столбы сухих лиственниц, зеленоватая дымка душных испарений.

И дни, когда проклинаешь все на земле.

И дни, когда радуешься открытию, которого ждал с таким нетерпением.

Настоящая романтика брала от человека столько же, сколько давала.

И эту романтику работы Юрий Томин узнал сполна и влюбился в нее.

Три года он отдал Крайнему Северу. Стал начальником геофизической партии. Потом поступил в аспирантуру, чтобы совершенствоваться, глубже узнать свою специальность.

И тут что-то помешало ему.

Это «что-то» оказалось литературой.

Рука сама просилась к бумаге, чтобы рассказать о том, что он увидел и пережил.

Давно известно, что путешествия обогащают человека огромностью и разнообразием знаний.

Но что стоят эти знания, если они так и останутся достоянием одного человека! Человек этот будет похож на скрягу, в одиночестве любующегося своими сокровищами.

Надо отдать то, что увидел и узнал.

Кому?

Сомнений на этот счет не было — молодым. Тем, кто только вступает в жизнь. Это важнее всего. Потому что очень часто едва повзрослевшие ребята думают, будто не осталось для них в жизни никаких уже тайн, ничего неизвестного. «Я это знаю, отстань!» Постепенно «я это знаю» становится второй натурой такого человека, и мир для него тускнеет, не остается в нем радости открытия, радости новизны каждого дня. А сам человек этого не замечает и становится очень скучным.

Такие люди больны самомнением. Их надо учить видеть мир заново.

И Томин начинает писать.

Однажды другой писатель, тоже геофизик по специальности, Олег Куваев, прошедший почти по тем же тропам, по которым шел Томин, сказал в письме своему другу: