Через полчаса Джеймс решился озвучить эту мысль Эванс, за что тут же получил по голове увесистой книгой по Прорицанию. Эванс показательно отсела от Джеймса на добрых пару метров, устроившись на кровати Питера, чтобы «не провоцировать его мужскую натуру» и продолжила сверлить Поттера взглядом. Джеймс внутренне ухмыльнулся — не думай она сейчас о том же, о чем и он, не стала бы реагировать столь резко на это шутливое заявление.
В отсутствие Эванс Джеймсу ничего не оставалось, как грустно пялиться на карту, временами удаляясь мыслями в просторы своих почти приличных фантазий. Неожиданно появившаяся на карте точка мигом вырвала гриффиндорца из дремы.
— Люциус! — Джеймс ткнул в пятно на волшебном пергаменте. Пятно, деловито покачиваясь, направлялось куда-то на нижний уровень подземелий.
— Откуда он там взялся? Он же не входил через главные ворота?
— Нет. Я только что его заметил. Проверял Лунатика и обнаружил ублюдка. Возможно, под гостиными Слизерина есть какие-то тайные ходы, о которых мы не знаем. Вроде тех, что обнаружили Блэк с Беатой.
— Эти балбесы просто головой при падении ударились. Нет в Хогвартсе никакого василиска, — фыркнула Лили.
— Это неважно, — резко оборвал ее Джеймс. — Видишь? Он спускается ниже, туда, где заперт Лунатик.
— И Эмили все еще там…
— Черт! Ремус же говорил, что к началу полнолуния она уйдет в свои гостиные!
— А ты ушел бы? — Лили тряхнула головой. — Идем же. Быстрее!
***
Окрестности Хогвартса, полнолуние
Когда Беате было семь, к ней пришла Гвендолин и непривычно ласковым и успокаивающим тоном сказала, что пришло время Беате узнать кое-что об ошибках ее предков. Беата очень хорошо помнила тот день — интерес, вспыхнувший в ней после слов бабушки, и та жуткая правда, обрушившаяся на нее после.
Гвендолин привела Беату в запрещенную зону — в зону, в которой нельзя было играть детям вплоть до семи лет. Вместе с ней там оказались еще несколько знакомых мальчишек и девчонок. Все они выглядели удивленными и донельзя заинтересованными. Всем им поведали историю об опасных оборотнях, порожденных людской жадностью и глупостью, и объявили, что пришло время обучиться некоторым мерам… предосторожности. Дети ожидали обычного практического урока и учителя, который покажет им пару пассов, но вместо этого их подвели к вольеру, окутанному защитными чарами — внутри медленно бродили изможденные слабые звери.
— Почему волчок так забавно идет? — спросила одна девочка по имени Грета и глупо засмеялась. Беата до сих пор считала, что даже невероятная красота Гретель не способна компенсировать тот недостаток мозгов, который обнаружился у нее при взрослении.
«Волчок», услышав смех, поднял голову и посмотрел на детей мутными, ничего не понимающими глазами. В них застыл страх, безысходность и неимоверная усталость. А Гвендолин тогда сказала, что это — страшные и опасные чудища, коих следует уничтожать при любой возможности.
«Если, конечно, вы уверены в своих силах. Не стоит безрассудно жертвовать собой», — снисходительно добавила она. Ведь Гвен никогда ничего не делала за просто так.
А потом колдунья легко взмахнула рукой, и оборотень согнулся, сипло и тоскливо заскулив. Это было кошмарное зрелище. Не было алой крови или хруста ломающихся костей, не было конвульсий или мучительного воя, но эти странные немыслимая покорность и смирение свободного по своей природе зверя впечатались в сознание Беаты навсегда.
Измученный волк, уже не верящий в то, что будет спасен, утративший всякую надежду, лежал на грязной земле и тихо плакал. Наверное, он даже понимал, что происходит — ведь на улице стояло раннее утро, а значит, Гвендолин применила одно из своих многочисленных заклинаний, чтобы насильно обратить вервульфа в его звериную форму. А ведь, хоть и частично, он был человеком. Возможно, Беата даже его знала.
А еще Спринклс отчетливо запомнила взгляд одного из зверей в вольере. Этот волк пока еще не смирился со своей судьбой. Он тихо ворчал и смотрел на недоумевающих детей, смотрел со злобой и ненавистью настолько явными, что Беата кожей чувствовала их и отчаянно хотела сбежать. Ей казалось, что он запомнил ее лицо и лица всех тех, кто стоял рядом. Запомнил, чтобы когда-нибудь потом, через долгие-долгие годы, когда он все-таки вырвется, отомстить. Каждому, кто издевался над ним. Кто унижал его. Кто презирал его. Отомстить тем колдунам, чьи предки создали таких, как он, а теперь мучали, не желая признавать своей вины.
А в том, что он вырвется, Беата отчего-то не сомневалась. В глазах зверя крылась истинная свобода — свобода, которую нельзя отобрать, даже посадив в клетку и заковав в цепи. Свобода, которая произрастает изнутри, из самого сердца, и умирает только вместе со своим обладателем.
И сейчас, когда Спринклс шла вместе со своими родичами и тройкой мракоборцев к Запретному Лесу, она боялась именно этого — встретить того самого оборотня. Пусть это был глупый и нелогичный страх, но Беата знала — встреть она его в лесу, и ей нечего будет ему противопоставить. Потому что этот оборотень имел право ненавидеть. Имел право мстить.