96516

– Я не гражданин, – возразил де Тилли, – я офицер, а это большая разница. К тому же я не голландец, а француз, и эта разница еще более ощутима. Я подчиняюсь только властям, которые мне платят. Принесите от них приказ уйти с площади, и я в тот же миг скомандую «Кругом, марш!», так как мне самому все это изрядно наскучило.

– Да! Да! – закричали разом сто глоток, и тотчас еще пятьсот голосов подхватили: – Да! Пойдем к ратуше! Доберемся до депутатов! Идемте же, скорее!

– Так-то лучше, – буркнул де Тилли, глядя, как самые яростные торопливо удаляются. – Ступайте со своим подлым требованием в ратушу, увидите, как вас там встретят. Идите, голубчики мои, поспешайте.

Достойный офицер так же полагался на честь мужей совета, как и они в свою очередь рассчитывали на его честь солдата.

– Капитан, – шепнул ему на ухо его лейтенант, – пусть депутаты откажут этим бесноватым в их просьбе, но передайте им, чтобы нам выслали подкрепление. Мне сдается, оно нам не помешает.

Между тем Ян де Витт, с которым мы расстались, когда он, потолковав с тюремщиком Грифиусом и его дочкой Розой и поднявшись по каменной лестнице, подошел к двери, за которой, растянувшись на тюфяке, лежал его брат Корнелис, как мы уже говорили, подвергнутый предварительной пытке.

Ныне, когда вердикт – изгнание – был вынесен, применение чрезвычайной пытки стало ненужным. Корнелис с раздробленными запястьями, с переломанными пальцами, не признавшийся в преступлении, которого не совершал, вытянулся на своем ложе. После трехдневных мучений он наконец мог перевести дух, узнав, что судьи, от которых он ожидал смерти, соблаговолили приговорить его к изгнанию.

Мощный телом, несгибаемый духом, он бы вконец обескуражил своих врагов, если бы в мрачных потемках камеры Бюйтенхофа они смогли разглядеть на его бледном лице улыбку мученика, позабывшего о земной грязи, когда перед его очами уже воссиял небесный свет.

Главный инспектор плотин успел собраться с силами – не потому, что получил реальную помощь, а скорее благодаря собственной железной воле, и теперь высчитывал, сколько еще времени его продержат в тюрьме, пока не покончат со всеми юридическими формальностями.

Именно в этот момент особенно громкие выкрики буржуа из городского ополчения, смешавшись с завываниями черни, достигли слуха обоих братьев и заставили насторожиться капитана де Тилли, служившего им единственной защитой. Этот шум, подобно волне прилива, разбившейся о тюремные стены, привлек внимание узника.

Но несмотря на угрожающие звуки, Корнелис даже не попытался осведомиться, что происходит, и не встал, чтобы выглянуть в узкое, забранное железной решеткой окно, через которое проникали свет и невнятный гул внешнего мира.

Долгие страдания так основательно притупили его чувства, что боль стала почти привычной. Он наконец с наслаждением ощутил, что его душа и разум вот-вот освободятся от телесных немочей, ему даже чудилось, будто этот разум, эта душа уже сбросили с себя иго материи и, готовясь улететь к небесам, проплывают над землей, словно облачко дыма над почти погасшим очагом.

А еще он думал о своем брате.

Разумеется, он почувствовал его приближение благодаря таинственному, ныне открытому магнетизму, тогда еще не известному науке. В то самое мгновение, когда Корнелис представил себе Яна так живо, что едва не прошептал его имя, дверь распахнулась, Ян вошел и бросился к ложу узника, протянувшего искалеченные руки, обмотанные тряпками, навстречу своему прославленному брату, которого он сумел превзойти если не благодеяниями, оказанными стране, то мерой ненависти голландцев.

Ян с нежностью поцеловал брата в лоб и осторожно уложил руки больного обратно на тюремный тюфяк.

– Корнелис, мой бедный брат, ты столько выстрадал, не так ли? – прошептал он.

– Я больше не страдаю, брат, ведь я вижу тебя.

– О, мой дорогой, бедный Корнелис, даже если тебе не больно, поверь, для меня мучение видеть тебя в таком состоянии!

– Я потому и больше думал о тебе, чем о себе. Когда они меня пытали, была минута, когда у меня единственный раз вырвалось: «Бедный брат!» Однако ты здесь, и давай забудем все это. Ты пришел за мной, не так ли?

– Да.

– Я уже здоров, только помоги мне встать, брат, тогда увидишь, как я хорошо хожу.

– Тебе не придется долго идти, друг мой. Моя карета ждет возле пруда, за спиной у кавалеристов де Тилли.

– Кавалеристов де Тилли? А они что делают там?

– Ну, есть предположение, что жители Гааги захотят посмотреть, как ты уезжаешь, – объяснил великий пенсионарий со свойственной ему печальной улыбкой. – Опасаются беспорядков.

– Беспорядков? – переспросил Корнелис, пристально всматриваясь в смущенное лицо брата. – Беспорядков?

– Да, Корнелис.

– Так вот, стало быть, что за шум я слышал, – пробормотал узник так тихо, будто говорил с самим собой. Потом, обращаясь к брату, спросил:

– Вокруг Бюйтенхофа собралась толпа?

– Верно, брат.

– Но в таком случае, чтобы попасть сюда…

– Ты о чем?

– Как они тебя пропустили?

– Как тебе известно, Корнелис, мы не пользуемся народной любовью, – с горечью произнес великий пенсионарий. – Я выбирал пустынные улочки.