9 дней

— Ксюха Трушлякова. Безумная девушка, досочница, ходит, дура, в одиночку всякими краями… Вова поехал в Тырнауз, и она с ним, за компанию. Она к нему неровно дышала, это все знали. Так вот. Часа в два мы с Фридманом и Дудкиным поднялись наверх. Собирались пройти от «Балды» до «Погремушки».

— Паша, я не знаю этих ваших слов.

— Сейчас. — Шевелев встал. — Я покажу.

Он открыл шифоньер и достал большую истертую панорамную фотографию Чегета. На ней разноцветными пунктирами были размечены райдерские маршруты.

— Вот, смотри. Мы хотели пройти отсюда, — Шевелев провел пальцем по одному из пунктиров, — вот сюда. Вдруг слышу: «Паш». Обернулся — Вова. При том, что они с Ксюхой на моих глазах сели к Рустаму в машину. Когда бы он успел вернуться?

* * *

— Вы вернулись уже, что ли?

— Ага, — сказал Гаривас, — уже вернулись.

— Аккумулятор купил?

— Нет. Там только к «Кэннону» есть батареи.

— Слушай, мы сейчас до «Погремушки». Присоединяйтесь, барон.

— Прости, Паш, — сказал Гаривас.

— В смысле?

— Я тебя четыре раза уговаривал.

— Ты чего? — недоуменно сказал Шевелев.

Гаривас подтянул перчатку и сильно ударил Шевелева в лицо. Тот, гремя лыжами, повалился набок, капли крови забрызгали снег.

* * *

— Хорошо, хоть нос не сломал. — Шевелев разгрыз сушку. — Блин, меня в армии так не били… И не по пьянке, заметь, не в запале. Поговорил со мной и уравновешенно дал в рыло.

* * *

Не пытаясь встать, Шевелев собрал ком снега и промокнул кровь.

— Прости, — без выражения сказал Гаривас. — Можешь мне уебать.

— Ты… — Шевелев прижал к носу снег. — Ты чо себе позволяешь?!

— Прости, — повторил Гаривас. — Спустимся под опорами. Я все внизу объясню.

Шумно дыша, подошли по глубокому снегу Фридман с Дудкиным. Фридман помог Шевелеву встать.

— Вы чего устроили? — растерянно сказал Дудкин. — Вова, ты заболел?

— Я все внизу объясню, — сказал Гаривас.

— Хули ты объяснишь… — Шевелев отбросил красный комок. — Это чо за номера вообще?!

Гаривас встал перед Шевелевым, опустив руки.

— Давай, — сказал он и зажмурился. — Можешь мне обраточку прислать.

— Иди ты на хер… — У Шевелева от бешенства дрожали губы, алая струйка текла из левой ноздри на подбородок, капли прочертили тонкие дорожки по оранжевой куртке BASK. — Ты что вообще себе позволяешь?!

— Прости, — сказал Гаривас. — Спиши на горняшку.

— Вова! — Шевелев перчаткой размазал по лицу кровь. — Вова, ты меня пугаешь! Вова, тебе в дурку пора! Ты после Караташа вовсе поплохел! Ты спасибо скажи… Я бы, блядь, любому другому…

— Ладно, пошли. Спустимся под опорами, — сказал Дудкин, вдвинувшись между Шевелевым и Гаривасом. — Поехали, внизу разберетесь.

Фридман опасливо посмотрел на Гариваса и подал Шевелеву палки.

* * *

— На следующий день я накрыл поляну. Жарили форель на решетке, шашлыки… У меня был день рождения, сорок пять лет. Пришли все наши — Лизка Паль, Рустам, Дудкин, Фридман, Ксюха, ребята из «White Guide». Даже Каня Давыдов заехал, бурку мне подарил. Это начальник ихней МЧС, очень авторитетный мужик, «снежный барс». Вова крепко нажрался в тот вечер. Я его редко таким видел. Подсел ко мне, лицо в пятнах, и опять сказал: прости ради бога, спиши на горняшку.

— А о чем он тебя уговаривал? Он сказал, что уговаривал тебя четыре раза.

— Ничего такого не было. Не помню я, чтоб он меня про что-то уговаривал.

* * *

— Вот такая история, — сказал Бравик.

— Я бы десять раз подумал, прежде чем бить Шевелева, — сказал Гена. — Я прямо сейчас готов назвать пятьдесят действий, более безопасных, чем ударить Шевелева.

Он пропустил «корсу» и перестроился в левый ряд.

— Дай сигарету, — сказал Бравик.

— Ты или кури, или не кури. А то ты официально вроде как не куришь, а все время стреляешь, — сердито сказал Гена.

— Сигарету жалко?

— Ты чего курить опять начал?

— А ты как думаешь? — огрызнулся Бравик. — Заснуть не могу ни черта… Знать не знал, что такое бессонница, а третий день засыпаю только под утро.

— Бывает. Сто грамм коньяка и таблетка феназепама. Мне лично помогает.

Гена протянул Бравику пачку. Тот взял с полочки под проигрывателем зажигалку «Крикет», прикурил.

— Это все нервы. — Гена обогнал микроавтобус. — Мы еще долго не привыкнем. Знаешь, я фотографию снял со стены, ага. Ту, где мы с Вовкой в Ялте, на пирсе.

— Я заметил.

— Потом когда-нибудь опять повешу, а сейчас не могу смотреть. Знаешь, что Маринка сказала?

— Что?

— Она два вечера проплакала. Закроется в ванной, включит воду и плачет. Вчера сидели на кухне, фотки смотрели. Маринка молчала, молчала, а потом говорит: Гаривас — это целая эпоха. — Гена пристроился за «майбахом» и сказал: — Да, вот еще. Я тут Санюху Тищенко встретил.

— Как он?

— Нормально. Заведует травмой в пятьдесят третьей.

— Там Шнапер работал.

— Умер Шнапер.

— Грустно. Яркий был мужик. Прекрасный доктор, оператор замечательный. Так что Тищенко?

— Вообрази такую штуку. Он читал «Время и мир» и вдруг обнаружил, что Вовка — главный редактор. Он обрадовался, послал Вовке письмо. Потом уехал в Ригу. А когда вернулся, то открыл почту и увидел, что пришел ответ.

— Вовка, наверное, тоже был рад, что Санюха ему написал.