80-е. Эпилог

– Забавно, мой дорогой. Случались ситуации очень забавные. И при этом, не забывай, работаешь и общаешься с замечательными людьми. Забавно дурачить топтунов. Ничего не бояться – тоже приятное ощущение, просто кайф. Сидишь в обезьяннике и думаешь: «Ну что мне сделают? Не в тюрьму же посадят…».

То, что она говорила, а скорее – как говорила, – производило на меня большее впечатление, чем мне бы хотелось. И тут я вспомнил, откуда эти слова, почему с какого-то момента я стал их узнавать: недавно я смотрел «Человека из железа» Вайды, и – нет, ошибки быть не могло, – Халина повторяла сейчас аргументы Янды[1] в той сцене, когда Винкель приходит в камеру к Агнешке. Но какое это могло иметь значение? Я вдруг почувствовал, как под взглядом ее блестящих глаз чужая история становится моей, мне даже показалось, что я сразу стал старше. Она вдруг замолчала, настала моя очередь говорить, я начал подбирать слова, не зная, о чем, собственно, должен вести речь. Я не хотел показывать, что задет за живое. По многим причинам не хотел, вот не хотел, и все. Поэтому в конце концов, желая спрятаться за каким-нибудь понятным для нас обоих знаком, пробормотал:

– Знаешь, то, что ты говоришь, ужасно напоминает мне «Человека из железа».

Халина вскочила, будто получила пощечину, глаза наполнились слезами. Она быстро отошла от стола к стойке бара, разделявшей помещение пополам, оперлась на нее локтями, и по тому, как затряслись ее плечи, я понял, что она плачет. Халина… прошептал я. Она повернула ко мне покрасневшее от гнева лицо и начала кричать: я наглый молокосос, я решил, что она все это выдумала, и напрасно я возомнил, что чувство собственного достоинства есть только у таких вот молодых да ранних. Вали отсюда! – кричала она, вали отсюда! Чтобы я тебя никогда больше не видела, ну, давай! А я стоял перед ней, совершенно не зная, как реагировать на этот приступ бешенства, как повернуть время вспять на эти несколько секунд; в тот момент я готов был откусить себе язык, ей-богу. Я уже не думал о репортаже, лишь бы она меня поняла, поверила, что я не хотел, что она меня просто не поняла, я другое имел в виду. Я подошел к ней, но она, плача, бросилась на меня с кулаками, поэтому я невольно схватил ее за запястья и привлек к себе. Я поступил так инстинктивно, но сразу почувствовал, что, возможно, этот жест скажет больше, чем любые слова, раз уж словами я ее ранил. И, кажется, угадал, потому что, рыдая на моей груди, она явно успокаивалась. Ее волосы пахли, как опиум, она была прекрасна, и дело было не в словах, а в ее взгляде, в блеске внезапной свободы в светлых глазах; я наклонился и приблизил губы к ее виску, по-прежнему сомневаясь, надо ли что-нибудь говорить, и лишь скользнул губами по этому виску, на котором билась жилка. Она не пошевелилась, стояла, затаив дыхание, будто прислушиваясь к самой себе. Я поцеловал ее в ухо, потом в шею, нежно и ласково. Нет, я не собирался ее соблазнять, я не знал, чего хочу, но наверняка не этого. Мне хотелось, чтобы она поверила, что я на ее стороне.

– Прикоснись ко мне, – сказала она. А может, мне послышалось. Теперь уже я задержал дыхание, не зная, что будет дальше. И все же, подумал я, она прижимается ко мне скорее как старшая сестра, а не любовница. Этот шепот мне, наверное, почудился. А вдруг нет… Колеблясь, я отпустил ее запястья и вложил руку в ее ладонь. Пусть сама решает. Она взяла руку и дотронулась до нее губами. Я догадался об этом, почувствовав тепло на пальцах.

Почти в то же мгновение я ощутил, что она словно застыла в моих объятиях, глядя куда-то в сторону. Я медленно перевел туда взгляд. В дверях стоял седой грузный мужчина в сером плаще; на убека[2] похож – мелькнуло у меня в голове. Он посмотрел на нас без всякого интереса и вернулся в прихожую, чтобы снять плащ. Халина отстранилась от меня. Я видел ее мужа и раньше, по телевизору, но все равно удивился, что он настолько ее старше.

Он вернулся в комнату. Обошел меня, словно неодушевленный предмет, и, улыбаясь, подал жене отливающую глянцем фотографию.

– Привет, дорогая. Я пришел тебе показать, какой снимок в конце концов выбрали на четвертую страницу обложки. Не уверен, что он самый лучший. И еще, тебя кое-что ждет… там, на улице.