76-Т3

Когда Решетнев пришел снова, она сидела за столом с бумагами. Увидев гостя, собрала их и уложила в стол. Сегодня на ней было весеннее платье, которое забирало на себя половину грусти. Словно ветка выпрямилась, избавившись от птицы.

Выяснилось, что у Ирины — день рождения.

— Почему не сказала раньше, я без подарка, — растерялся Решетнев.

— Пустяки, — сказала она и принялась накрывать на стол. — К тому же он у меня послезавтра. Просто дуэль была сегодня. Ты не обратил внимания на погоду с утра? Хочешь стихи?

Выпрямившись, она стала читать:

У России есть день — он страшнее блокад.
В этот день, невзирая на холод,
Начинают с утра багроветь облака
И становятся черными к полудню.

И темнеть начинает и биться об лед
Черной речки вода, как безумная,
И вороньим крылом обмахнув небосвод,
День до срока сдает себя сумеркам.

Как в припадках падучей, дрожат небеса,
И становятся черными замети.
… Пока эхо от выстрела стихнет в лесах,
И поспешно разъедутся сани…

В то время как он переминался с мысли на мысль, удивляясь ее отсчету времени, она успела дочитать и продолжить:

— Через два дня ты тоже приходи. Пушкин умер, но родился Пастернак. Вот так мы втроем и совпали.

После этих слов она заметно сникла и уже через секунду заботилась о другом, словно извинялась, что сказанное ею было интересно только ей одной.

На улице с интервалом во вздох по-дурному ухала сваебойная машина. От грохота приседали свечи, зажженные специально в честь праздника, и вздрагивали ее волосы, пышные, как после купания. Они словно вздыхали при каждом ударе.

Движения и слова Ирины были натянуты и походили на смех после плача, когда губы преодолели судорогу всхлипов, а глаза красны от невысохших слез. Сегодняшний день был необычен. Решетнев это чувствовал. Ирина что-то затевала. Она отдавала много сил, чтобы выглядеть бодрее. Говорила беспорядочно, постоянно схватываясь от ухода с красной нити. Складывалось впечатление, что у нее не было даже детства.

Смысл дня рождения свелся к тому, что она усталая улеглась в постель. Решетневу пришла пора уходить. Так долго он не задерживался у нее.

На улице перестали забивать сваи. Ночь подернулась тишью, потом онемела совсем. Каждый звук воспринимался в тишине как удар колокола.

— Не уходи, — шепнула она сквозь сон. — Мне страшно оставаться одной. И как два последних удара ко всенощной прозвучали слова: — Мне холодно.

Он укрыл ее и поцеловал. Она протянула навстречу руки, как два простеньких вопроса, на которые было трудно не ответить. В промежутках между отрешенностями она много говорила — с губ слетали обрывки фраз и тихие возгласы. Закрывались глаза, и из-под ресниц выбегали две-три слезинки. Она звала его в мир, где было полно огня и тумана. Решетневу не верилось, что он ее спутник. Ему казалось, он припал к узорному стеклу и, отдышав кружочек, подсматривает чужие движения.

Вскоре она уснула, и вместе с ней уснула грусть на лице. Решетнев потихоньку выбрался из объятий и засобирался домой. Между тумбочкой и столом лежали два оброненных листочка. Это были стихи. О том, как девушка, уезжая из города навсегда, продала любимую собаку. Пространствовав и познав ложь и обман, девушка вернулась и решила выкупить собаку обратно. Собака зарычала.

Таких стихов Решетневу не приходилось читать. Охватывало беспокойство, и появлялось желание проверить листочки на свет — нет ли в них чего-нибудь там, внутри бумаги.

На столе лежала тетрадь. Какой-то черновик. Решетнев начал просматривать его. По мере углубления в смысл он представлял себя спускающимся впопыхах в темный подвал по неудобной лестнице, ступеньки которой обрываются круче и круче. Когда по ним стало невыносимо вышагивать без риска загреметь вниз, Решетнев прочел свое имя…

Ирина встала, не открывая глаз. Решетнев уложил сонную и ушел домой.

— Мне кажется, ее нужно хорошенько рассмешить, растормошить. Я подарю ей сборник анекдотов. До весны ей хватит за глаза. А-тамитрава пойдет! - сказал Артамонов.

— Ты бы почитал ее стихи. Такую тоску не выветрить никакими анекдотами. Она живет ею, как чем-то насущным, — возразил Решетнев.

— И все-таки, чем черт не шутит.

— Лучше, если мы как-нибудь вместе сходим к ней. Обещаешь?