76-Т3

В семь вечера Гриншпон был у общежития. Он мог бы приехать и утром, но не терпелось увидеть друзей. Посмотрел на окно 535 — никаких признаков обитания. По крайней мере, Решетнева нет точно, он бы распахнул все настежь, подумал Миша и вошел в вестибюль. Ключа на вахте не оказалось.

— Уже забрали, — доложила Алиса Ивановна, отставная энкавэдэшница. Сурьезный такой, в кожанке. Гриншпон понял. Других сурьезных в 535 не обитало. В коридорах слышались шаги, хлопанье дверей, погромыхивала музыка общежитие оживало. Двое в стельку пятикурсников вскрывали ножом дверь в свою комнату и уверяли друг друга, что ключ никто из них не терял.

Гриншпон подошел к своей двери, пнул.

— Привет! — Рудик с усердием потряс руку. — Как Сосновка?

— За три недели опостылила! Замотались играть каждый день. Ты что-то бледный, как спирохета, не иначе в подвале отсиживался? — Гриншпон вынул из портфеля пачку сандеры и курительную трубку.

— Вот это да! — воспрял Рудик, пробуя подарки на свет, на зуб и на запах.

— Не нюхай, все герметично.

— Действительно, запечатали, так запечатали. Ни одна молекула не улизнет. Спасибо, удружил, а то «Прима» в кишки въелась!

— Кравцова больше нет.

— Как?

— Перевели. — Гриншпон рассказал, как все произошло. Из-за не в меру дальновидного батяни, а точнее из-за брата Кравцова. Тот не особенно утруждал себя учебой, занимался, в основном, дебошами. Пять лет генерал не видел первенца. Служба — дело понятное. Свиделись только этим летом. Отец взглянул на старшее чадо пятилетней выдержки и отправился в институт, чтобы, пока не поздно, изъять из обращения младшего семинариста. Генерал так и заявил ректору, что культуры обучения во вверенном ему вузе нету никакой. На что ректор даже не возразил. Кравцова перевели в МВТУ им. Баумана. Прямо с турбазы в Сосновке.

— Ну, а Кравцов, сам он что?

— Две-три искры сожаления, не больше.

— А Марина?

— Чуть не отдалась ему в последний вечер. К микрофону не подошла. Сказала, голос сел. Последние вечера мы работали вдвоем с Бирюком.

Дверь распахнулась и обнажила Решетнева с двумя сумками наперевес. Его рот был уже открыт:

— Не спорь, Миша, староста всегда прав! Обстановка — она как возмущающая сила. Может расшатать, если кивать ей в такт, а пойди чуть вразрез — заглохнет.

— Не заводись, — Рудик помог Решетневу избавиться от сумок.

— А что, мне уши затыкать! Ваши выражения слышны на первом этаже! Орете, как на базаре! И главное о чем?! Обстановка, характер — тему нашли! Или в день приезда больше поговорить не о чем? — Решетнев сбросил куртку и начал наводить порядок. — Как вы сидите в такой темноте?! — Шторы затрепетали, разлетаясь по краям карниза. — И в такой духоте! — Форточки заскрипели, распахиваясь настежь.

Дежурства Решетнева по комнате являлись сигналом к повышенной бдительности. Виктор Сергеич был пропитан порядком, царившим в космосе. Убираясь в комнате, он выбрасывал в окно лежащие не на месте вещи. На него не было никакой управы. В эти опасные дни обитатели 535 старались попасть в комнату пораньше, чтобы упорядочить личные принадлежности. Неземной строгостью Решетнев высвобождал себе массу времени. К его приходу в комнате восстанавливалось приличное благообразие. Ему оставалось протереть пол.

Предупредить смерчевые дежурства удавалось не всегда. На совести Решетнева лежали плавки Рудика, не снятые с форточки, фехтовальная перчатка Мурата, которой Гриншпон пользовался при работе со сковородкой, и два тюбика «Геоксизона» Гриншпона.

Миша уверял, что мазь лежала на месте, и требовал возмещения убытков. В момент, когда Гриншпон обнаружил пропажу, возможности поискать тюбики под окном не оказалось из-за кромешной темноты. Дождавшись рассвета, Гриншпон бросился вниз. Но, сколько ни рылся в кустах, так ничего и не нашел. Дворник сказал, что мази, вероятнее всего, унесли собаки. С тех пор, совершая свои гигиенные акты, будь то с грязными носками, висящими на дужке кровати, или с сапожными щетками и кремом, выпавшими из общего крематория под тумбочкой, Решетнев приговаривал: «В кусты, собакам!».