7 историй для девочек

Коконнас, готовивший себя к другому, решил, что обвинение становится значительно слабее, поскольку дело шло уже не об измене королю, а о том, кто делал статуэтку королевы, да и статуэтку-то вышиной каких-нибудь шесть дюймов. Поэтому он очень весело ответил, что и он, и его друг уже давно перестали играть в куклы, и с удовольствием заметил, что его ответы несколько раз возбуждали в судьях смех. Тогда еще не было сказано стихами: «Я засмеялся и стал безоружен»; но в прозе это говорилось часто. Поэтому Коконнас вообразил себе, что, заставив смеяться судей, он уже наполовину их обезоружил.

После допроса пьемонтец поднялся к себе в камеру, шумя и распевая – нарочно для того, чтобы Ла Моль вывел из этого благоприятное заключение о ходе следствия.

Ла Моля тоже отвели вниз. Подобно своему другу, и он изумился тому, что обвинение сошло с прежнего пути и направилось совсем в другую сторону. Его спросили о посещениях лавки Рене. Ла Моль ответил, что был там один раз. Его спросили, не тогда ли он заказал восковую статуэтку. Он ответил, что Рене показал ему уже готовую фигурку. Его спросили, не представляет ли собой эта фигурка мужчину. Он ответил, что это женская фигура. Его спросили, не имело ли колдовство целью причинить смерть данному лицу. Он ответил, что хотел вызвать к себе любовь изображенной женщины.

Подобные вопросы задавались ему и так и сяк – на множество ладов; но, как бы они ни задавались, Ла Моль все время давал ответы одни и те же. Судьи переглянулись в нерешительности, не зная, ни что еще сказать, ни что им делать с таким прямодушным человеком, но принесенная записка прокурору вывела их из затруднения.

В записке было сказано:

«Если обвиняемый будет отрицать, прибегните к пытке».

Прокурор сунул записку в карман, улыбнулся Ла Молю и учтиво отправил его обратно. Ла Моль вернулся к себе в камеру если и не такой веселый, то почти в такой же мере успокоенный, как и его друг.

– Мне думается, все идет хорошо, – сказал он.

Час спустя он услышал шаги и увидел записку, пролезавшую под дверь, но не видел, чья рука двигала ее; он глядел на нее в полной уверенности, что это послание передает тюремщик.

Вид этой записки пробудил в его душе надежду, проникнутую почти таким же горьким чувством, как разочарование: у него явилась мысль, что это пишет Маргарита, от которой он не имел никаких вестей после своего ареста. Ла Моль с трепетом схватил записку и, разглядев почерк, от радости едва не умер.

«Мужайтесь, – говорилось в ней, – я хлопочу».

– О, если заботится она, я спасен! – воскликнул Ла Моль, покрывая поцелуями бумагу, которой касалась милая рука.

Для того чтобы Ла Моль понял значение этой записки и поверил в то, что Коконнас назвал «незримыми щитами», – для этого нам надо вернуться в тот домик и в ту комнату, где столько сцен упоительного счастья, столько ароматов еще не испарившихся духов, столько чарующих воспоминаний стали теперь источником мучительной тоски, обуревавшей женщину, которая полулежала на бархатных подушках.

– Быть королевой, быть сильной, молодой, богатой, красивой – и так страдать! – восклицала женщина. – О, это нестерпимо!

От возбуждения она вставала, начинала ходить, вдруг останавливалась, прижималась горячим лбом к холодному мрамору, снова поднимала бледное заплаканное лицо, ломала руки и падала от изнеможения в кресло.

Вдруг занавеска, отделявшая покои, выходившие в переулок Клош-Персе, от покоев, выходивших в переулок Тизон, приподнялась, шелковисто прошелестела по панели, и герцогиня Невэрская явилась на пороге.

– О, наконец-то! – воскликнула Маргарита. – С каким нетерпением я ждала тебя! Ну! Какие новости?

– Плохие, плохие, милая подруга. Екатерина сама руководит следствием; она и сейчас в Венсенском замке.

– А Рене?

– Арестован.

– Прежде чем ты успела с ним поговорить?

– Да.

– А наши узники?

– О них я кое-что узнала.

– От тюремщика?

– Как всегда.

– И что же?

– Каждый день они говорят друг с другом. Позавчера их обыскали. Ла Моль разбил твой портрет, чтобы его не отдавать.

– Милый Ла Моль!

– Аннибал насмехался над инквизиторами прямо им в лицо.

– Какой хороший Аннибал! Дальше?

– Сегодня их допрашивали о бегстве короля, о планах восстания в Наварре, но они не сказали ничего.

– О, я знала, что они будут молчать; но и молчание, и признание их губит одинаково.

– Да, но мы их спасем.

– Ты что-нибудь сделала для нашего предприятия?

– Со вчерашнего дня я только этим и занималась.

– И что же?

– Сейчас я заключила сделку с Болье. Ах, милая королева, что это за несговорчивый человек и какой скряга! Дело будет стоить жизни одному человеку и триста тысяч экю.

– Ты говоришь – несговорчивый и скряга… А он требует одной человеческой жизни и триста тысяч экю… Да это даром!

– Даром?.. Триста тысяч экю? Да все твои и мои драгоценности этого не стоят.

– О! За этим дело не станет. Заплатит король Наваррский, заплатит герцог Алансонский, заплатит брат мой Карл или разве…

– Брось! Ты рассуждаешь как безумная. Эти триста тысяч у меня есть.

– У тебя?

– Да, у меня.

– Откуда же ты их достала?

– Вот достала!