7 дней в июне

- Ой, ведь не хотела говорить! Не умею я хранить тайны! Сашка, я беременна!

- Лена, это же здорово! Ты моя милая! Давно узнала?

Шумы в телефоне стихли. Я взглянул на экран, значок доступной сети снова пропал. Ну, ничего, раз связь заработала, то в первом же городке наговоримся!

Броня нагрелась на летнем солнышке, лежать на ней было приятно. Я лежал и думал.

А ведь еще неделю назад я был совсем другим человеком. Жил для себя, ни за кого не отвечал, хоть и собирался жениться. Прошло всего семь дней. Но каких дней! Чего только за это время не случилось! Я ведь стрелял в живых людей и расстраивался, если не попадал. И ведь не чувствую никакого раскаянья! Хорошо это или плохо? Наверное, плохо. Но все равно не чувствую.

А сколько я всего увидел! Этого не забыть. Пришлось заботиться о двух пацанах, вроде справился. Вон они на броне едут целые и невредимые. Теперь вот узнал, что скоро у меня будет сын. Почему-то я сразу был уверен, что родится мальчик.

Да, насыщенная получилась неделя. А что впереди? Война еще не кончилась… Но жизнь продолжается!

Максим Андреев. Безработный. Нижегородская область.

Они ели рис с изюмом и запивали его киселем, когда в избу вломился пьяный Рустэм.

За его спиной маячила Ольга. Как всегда – высокая, стройная, фигуристая в своем немецком камуфляже. Только шикарной волны каштановых волос больше не было – лысую ее голову прикрывала только кепка болотного цвета.

– Сидите? Жрете? – поднял карабин Рустэм. Его слегка пошатывало. – Я вас на пост, между прочим, поставил. А вы сбежали!

– Ой, Русичек, ты сядь-ко, помяни Антипа-то, – встрепенулась баба Дуся.

– Сядь, карга старая! Поминки… Я сейчас вам устрою поминки!

– Рус, не кричи! – привстала было Маша.

– Сидеть! – рявкнул Командир.

В избе повисла мертвая тишина. Только ходики стучали. Тик. Так. Так-тик. Тики-таки, таки-тик…

– Кого хороним? Меня хороним? Я вам не Пушкин, чтобы меня хоронить!

– Господь с тобой, Рустэмчик! Чаво ж тобя-та? Антипа мы закопали! Антипа! – всплеснула руками баба Дуся. – Глаша вона отпевала сёдни с Манефой, твои ж помогали, спасибо им, да ты сядь, Рустамушка, сядь-присядь, помяни деда…

– Я? – пьяно посмотрел на нее парень

– Сидь, внучок, сидь, лады ли на ногах стояти, калды вона горе како?

Рустэм кивнул, подтащил ногой табуретку, потом выдохнул мощным перегаром и запустил руку в миску с квашеной капустой.

– Накось, накось… – старуха по имени Глафира взяла сухонькими руками бутыль с самогоном и плеснула ему в эмалированную кружку. – Помяни Антипа, царствие ему небесное…

– Слышь… Старая! А ты меня помянешь, когда мой срок придет? – тяжело посмотрел он на бабку. Изо рта его падали капустные крошки и повисали на подросшей за неделю бороде.

– Да Господь с тобой! – замахала руками старуха – Коль сдыхать собрался, ли чо? Молод еще да вона басок сколь! Девки небось сохнут, а ты в яму-тоть зыришь! Аль захирял чо ли? Дык я тобе баню стоплю…

– Не дребезжи! – рявкнул Рустэм. И ударил кулаком по столу. Потом обвел взглядом и старух, и Макса с Машей. Ольга же безмолвной статуей стояла в дверях, привалясь к косяку.

Баба Дуся и баба Глаша молча сидели, смотря на свои изувеченные долгой крестьянской работой руки, и перебирали ситцевые фартучки. Максу вдруг подумалось, что эти пальцы – узловатые, белые, старые – живут какой-то отдельной жизнью. Они, эти пальцы, привыкли работать и ни минуты не могли оставаться без дела. Им надо было что-то делать…

А баба Маня смотрела в потолок и чего-то шептала.

– Эй, старая! Молишься? – крикнул ей Рустэм, продолжая жрать. Рассол капал с его подбородка.

– Глухая она, внучок, – не подымая глаз, ответила ему баба Дуся.

– Ааа… Плесни-ка киселю! – он взял кружку, отхлебнул глоток и тут же выплюнул розовый кисель на пол. – Не сладкий, бляха муха. Что сахару-то пожалели, старые?

– Дык нетути… – пожала плечами Евдокия. Она так и сидела, опустив взгляд в пол.

«Вот так она и… Всю жизнь…», – вдруг подумал Макс. И по сердцу острым ножом пронеслась жалость к этой бабушке.

– Дам я вам сахару, – неожиданно сказал Рустэм. И икнул. Потом еще раз икнул. – Только с одним условием. Кисель мне нормальный сварите.

Тик. Так. Так-тик. Тики-так, таки-тик.

– Подъем! – скомандовал он Маше и Максу. – Дело есть.

Ольга так и стояла в дверях, цепко разглядывая всех. Когда Рустэм поднялся, уронив табуретку и сам едва не упав, она подхватила его за локоть.

Макс, было, начал приподыматься, но Маша остановила его.

– Зачем?

– Не бойся, Маша! Я – Дубровский, – ухмыльнулся в ответ Рустэм.

Макс с Машей переглянулись.

Рустэм достал из кобуры ствол. Какой-то незнакомый, не «Наганыч» и не «Макарыч».

– Убивать начну. Со старух…

– Ой, лихо како… – пробормотала баба Дуся и ткнула сухоньким кулачком себе в безгубый рот. Следом за ней этот жест повторила и баба глаша. Баба Маня продолжала что-то шептать.

Макс встал. За ним встала и Маша.

Затем они вышли на крыльцо. Было уже темно, только звезды кололись острыми лучами да месяц щербато улыбался. Бездонная мгла смотрела на четырех выживальщиков.