69 этюдов о русских писателях

А в итоге получилась книга литературных судеб. Хочу предупредить, что она написана не для литературоведов, не для критиков, не для писателей, не для знатоков литературы. В ней нет академического пафоса, научного занудства и филологических глубин. Она проста, как слеза младенца, и ясна, как румянец на его щеке. Это просто «чтиво». Знакомство-воспоминание о русской литературе («Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь...»). О ее творцах и их нелегкой судьбе.

И приведу одну цитату из Владимира Набокова:

«Литература родилась не в тот день, когда мальчик кричал «волк, волк», выбегая из неандертальской долины, преследуемый по пятам большим серым волком; литература родилась, когда мальчик притворно кричал «волк, волк», а волка за ним не было. Что бедняжка, из-за того, что лгал, был в конце концов съеден настоящим зверем, совершенная случайность. Но здесь вот что важно. Между волком в небывало высокой траве и волком в небылице есть мерцающий посредник. Этот посредник, эта призма и есть искусство литературы».

Вот и данная книга – всего лишь «мерцающий посредник». Блуждающий огонек в современной тьме тотального невежества. Ныне культура и литература пребывают в глубоком загоне. В бездыханном нокауте. В современной России правят бал нефть и газ. Все крутится исключительно вокруг денег. А энергоносительную элиту обслуживает развеселая попса – гламурненькие книжечки, муторные детективчики, триллеры и прочие ужастики. Поющие, идущие, танцующие. И всё ненастоящее, всё – фанера, квази и псевдо. Люди-фантомы. И вот среди этого энергокарнавального веселья пусть мелькнет эта книга про муки и слезы великой литературы, про эшафот Достоевского и слезы Надсона. Вдруг книга вызовет в обедневших и очерствелых душах какой-то отклик...

Когда-то Эмиль Золя написал статью «Я обвиняю». Я не обвиняю. Я всего лишь надеюсь...

Сентябрь 2007 г.

ДОРОГА НА ЭШАФОТ Предисловие

I

Вся Русь – костер. Неугасимый пламень.

Из края в край, из века в век

Гудит, ревет... и трескается камень.

И каждый факел – человек.

Максимилиан Волошин,

«Китеж», 1919

Русскому писателю казни не избежать: а уж кто, как и когда будет ее исполнителем, как сложатся обстоятельства, – это дело случая:

Глаза усталые смежа,
В стихах, пожалуй, ворожа,
Но помни, что придет пора, —
И шею брей для топора!

Владислав Ходасевич,
«Кровавая пища», 1932

Я не собираюсь открывать Америку. Она давно открыта.

И не хочу воспевать великую русскую литературу. Она давно воспета и покоится в величии и блеске.

Я хочу только вспомнить и выстроить в своей памяти дорогу на эшафот, по которой проследовали многие русские писатели и поэты. Конечно, любой школьник знает, что Пушкин и Лермонтов были убиты на дуэли. Что Гоголь сжег рукопись второго тома «Мертвых душ». Что Есенин повесился, а Маяковский застрелился. Но если бы только они одни. Мартиролог чрезмерно велик. И, как отметил Ходасевич: «в известном смысле историю русской литературы можно назвать историей изничтожения русских писателей». Хотя Михайло Ломоносов на румяной заре русского сочинительства утверждал, что «музы не таки девки, которых завсегда изнасильничать можно». Еще как можно! И насиловали. И мордовали. И ногами топтали.

Вспомним Василия Тредиаковского, реформатора русской поэзии.

Поэтом нулевого цикла
Я б Тредиаковского назвал, —

восклицал наш современник Вадим Шефнер. В книге «Из старой шкатулки» Валентин Пикуль пишет: «У мученика российской словесности была страшная судьба. Всю жизнь работал, как вол, в награду получал палки надругательства». Историческое извлечение: «Тредиаковскому не раз случалось быть битым. В деле Волынского сказано, что сей однажды, в какой-то праздник, потребовал оду у придворного пииты, Василия Тредиаковского, но ода была не готова, и пылкий статс-секретарь наказал тростью оплошного стихотворца».

И снова к Пикулю: «Брел Тредиаковский через Неву и было ему до слез обидно. Он ли грамматики не составитель? Он ли од торжественных не слагатель?» «Так что ж вы, людишки, меня-то, как собаку бездомную, по кускам рвете? Тому не так. Этому не эдак. И любая гнида учит, как надо писать». – Кого учите? – спросил поэт у ночной тишины...»

Шел XVIII век. Пушкин еще не родился.