— Если хочешь перейти к техническим вопросам, то ты еще не сказала мне этих слов, — поддразнил он.
Я поджала губы.
— На самом деле ты тоже, — бросила я вызов, внезапно испугавшись. В больнице не в счет. Тогда эмоции были на пределе, и с тех пор он не упоминал об этом.
— Я люблю тебя, — сказал он без колебаний. — Мне нравится, что ты капризничаешь по утрам. Мне нравится, что ты ругаешься как матрос. Мне нравится, что ты таскаешь домой кошек. Мне нравится,
как ты выглядишь с доченькой в животе. Я буду любить каждую частичку тебя до конца своих дней.
Мои губы задрожали.
— Ладно, это перебор, — сказала я тонким и слабым голосом.
Он усмехнулся.
— Скажешь это в ответ?
— Я не собираюсь этого говорить, потому что ты заставляешь, —огрызнулась я.
Глаза Кипа заблестели.
— Я не заставляю, — ответил он. — Я уже знаю, что ты любишь меня.
Я посмотрела на него.
— Ты не знаешь, что я чувствую, — отрывисто ответила я, борясь с ним в основном инстинктивно, а также потому, что этот разговор был пугающим. Конечно, я замужем за этим человеком, живу с ним и беременна его ребенком, но сказать, что я люблю его, казалось прыжком, на который я не уверена, что способна.
Он поцеловал меня, затем пожал плечами.
— Ты не хочешь говорить это сейчас. Я подожду. В конце концов, у меня впереди вечность.
У меня чуть не подогнулись колени.
Кип отступил назад, не подозревая, с каким трудом я держусь на ногах.
— Ну что, хочешь съесть пирожное?
Я уставилась на этого мужчину. На этого мускулистого, грубоватого, самоуверенного, чувствительного мужчину. На своего мужа.
— Да, — прошептала я. — Давай поедим.
***
— Мам, — сказала я на вздохе.
Я уклонялась от ее звонков. Не то чтобы их было много.
Женщина редко выходила на связь. Иногда она присылала мне статьи на Facebook, которые в основном представляли собой дикие теории заговора о Новом мировом порядке и контроле над рождаемостью, хотя в последние несколько лет они перешли к целостным методам лечения и напоминанию о необходимости «заземляться» каждый день.
— Дорогая, — пропела она в трубку легким и жизнерадостным голосом.
Я нахмурилась, глядя на экран своего телефона, включая мировые часы, чтобы перепроверить время в Австралии.
Да, было всего семь утра.
Моя мама не жаворонок. Она редко просыпалась рано, обычно неуклюже выходя из своей спальни в обеденное время. У меня сохранились отчетливые воспоминания о том, как я готовила себе завтрак сама, когда мне было около пяти лет. Как она кормила меня до этого, оставалось только догадываться.
С другой стороны, к тому моменту мой отец бросил ее не в первый раз, и я пришла к пониманию — от разных родственников, с которыми больше не общаюсь, — что до этого она была в некотором роде нормальной. Нормальная — субъективный термин. Мама всегда была «чокнутой».
Из того, что я понял аза эти годы «регулярного» общения, она больше не была «чокнутой» алкашкой. Она была просто «чокнутой».
Она не пила. Даже кофе. Лишь чай из одуванчиков, который, как она клялась, был точно таким же на вкус. Я знала, что это не так, потому что она прислала немного, и он пах как вонючая задница.
Я не верила в трансформацию моей мамы. Я готовилась к внезапному прекращению звонков, посылок, странных статей в Facebook. Я готовилась к тому, что мама бросит меня. Поэтому не впускала ее в свою жизнь, чтобы она меня не бросила.
Но нет, все шло иначе. Чай из одуванчиков, медитация, кристаллы и вой на луну. Это удержало мою маму от выпивки и превратило ее в ту версию самой себя, которая всегда скрывалась под пропитанной вином внешностью.
Но я все равно не впускала ее.
— Послушай, я занята, — солгала я. Хотя сидела в детской, смотрела на океан и ела горстями «M&Ms».
— О, я знаю, — пропела она. — Ты там, в США, живешь своей сказочной жизнью. Я так рада. Горжусь тобой.
Что-то сжалось у меня в животе. Что-то отдаленно напоминающее чувство вины. За то, что уклонялась от звонков, за то, что никогда не звонила ей на день рождения. Или на рождество.
В детстве она не праздновала мое рождение. Но последние десять лет прилагала усилия. Она звонила. Присылала подарки — в основном кристаллы и звуковые чаши. Но было совершенно очевидно, что она пыталась наверстать упущенное.
Я упрямо сопротивлялась всем этим попыткам, мои раны были слишком глубоки, а гнев все еще горяч после стольких лет.
Взрослея, я представляла себе, какой должна быть «мать». Та, у кого все в порядке. Которая знала, что лучше для ее детей, для нее самой. Но теперь, когда я сама почти стала матерью, поняла, что я все та же личность, которой была. Во мне ничего волшебным образом не включилось. Я все еще была собой. Проблемы, которые были до беременности, все еще остались. Некоторые из них увеличились в десять раз.
В последнее время я думала о своей маме и ее проблемах. Она забеременела слишком рано, росла в неблагополучной семье, ни хрена не понимая, что делает. Это не оправдание, но она также была
обремененным ребенком, за которым нужно было присматривать, поддерживать жизнь.