60-я параллель

Лодя нес ведро и не боялся. Он думал, что, может быть, такое же алое пятно сохранилось на мостовой там, где в начале зимы отдала за Родину свою жизнь мама Ланэ, Мария Фофанова. И, наверное, его там тоже найдут и так же снимут над ним шапки, и окажут ему последнюю позднюю почесть. Глаза его наполнились слезами, но он сдержался и плакать не стал.

Второго апреля люди, руководимые Василием Кокушкиным, закончили тяжкий труд. Асфальт на городковском дворе и на проспекте лежал открытый солнцу и постепенно подсыхал. И несколько дней спустя именно по нему пришли в Лодин мир новые удивительные события.

День, в который они явились все сразу, Лодя запомнил очень хорошо.

Накануне дядя Вася познакомился где-то на улице с совсем молоденьким моряком — лейтенантом, неким Леонидом Дибичем. Флотские люди, разумеется, разговорились. И лейтенант Дибич весело поведал старому матросу, что не далее как через сутки он вылетает через Москву в Севастополь. Пятого числа, — заявил он, — ему уже суждено «гулять по славному Приморскому бульвару», а закончив там неотложные дела, он намерен к первому мая прибыть снова сюда, на Петроградскую сторону.

Дяде Васе такая скороспешность в условиях военного времени показалась сомнительной. Но тут лейтенант открыл ему свою тайну. Он был не просто моряком, но и корреспондентом морской газеты «Красный флот», журналистом! Дядя Вася отказался от своих сомнений: «журналистов» он узнал еще во дни гражданской войны и склонен был утверждать, что «эти всё могут!»

Вот почему он решил воспользоваться случаем; в Севастополе, куда направлялся корреспондент Дибич, жил тот человек, которого до боли не хватало его приемышу Лоде: там, на катерах Черноморского флота или на батареях служил Вересов-старший. Ни единого письма от него мальчик не получил. Это не было еще плохим признаком: письма в Ленинград из Севастополя могли не дойти по тысяче причин. Но теперь представлялась возможность не только отправить туда послание, но и получить ответ не позже, чем через месяц.

Сообразив это, Василий Кокушкия посоветовался с журналистом. Леонид Дибич отнесся к делу очень трогательно, по-товарищески: он не только пообещал назавтра зайти на Каменный за письмом, но и действительно зашел. Написанное письмо уже ожидало его. Лейтенант бережно принял его из рук Вересова-младшего, а поведение и манеры репортера навсегда пленили мальчика.

Никогда не видел он таких подвижных, веселых и неунывающих маленьких моряков. Никогда не слышал и такой затейливой речи.

Город Севастополь Дибич именовал почему-то с французским акцентом «Сэбастополь», самого Лодю — «стариком», а Лодиного папу — по-итальянски — «иль гранд-уомо», «великим человеком».

Начал он с того, что удивленно развел руками при виде дяди Васиной комнаты и плывущих под потолком кораблей-моделей, извлек из футляра фотоаппарат и «зафиксировал на пленке» и модели, и Лодю у стола, и самого дядю Васю. Потом из полевой сумки он вытащил объемистую записную книжку. К великому изумлению Лоди, обнаружилось, что в ней старлейт А. А. Вересов, комбатар «Волны Балтики», записан еще с осени, еще в Таллине. Про папу было записано многое — его возраст, его участие в рейде по вражеским тылам и то, что он — геолог.

Теперь журналист быстро приписал туда «Вересова, Всеволода, тринадцать лет, смотри Кокушкин, Вас. Спиридонович» и, пролистав странички до буквы «К», записал туда так много данных о дяде Васе, что тот даже немного нахмурился.

Затем журналист, поводя своим веселым носом и, видимо, на лету запоминая всё вокруг, наговорил еще много смешного и приятного. Он пообещал привезти Лоде «наставление от отца к сыну» не позже, чем ко дню печати («Надлежит знать, когда таковой празднуется, старик!»), и, помахав беспечно рукой «убыл» на «Сэбастополь — виа Москва».

Василий Спиридонович, попрощавшись с ним, остался дома, а мальчик счел долгом проводить корреспондента до угла Кировского. Тут они по-дружески расстались. Лодя осмотрелся вокруг себя.

Пониже Каменноостровского моста, прямо против городковского забора, здесь всю зиму простоял заброшенный трамвайный вагон — большой четырехосный вагон, моторный, но почему-то без прицепа. Стекла в его окнах были выбиты, хотя и не все. Снег, смешанный с их осколками, лежал на полу; бугельный пантограф на крыше опущен на своих шарнирах, точно прижатые уши животного. Сдвинуться с места этот вагон никуда не мог, потому что толстый медный провод, перебитый осколком, извивался над ним огромной петлей, захлестывая ветки ближайших деревьев. И вчера и позавчера, работая в городке, Лодя забирался на переднюю площадку этого вагона, трогал его контроллер, поворачивал рукоятку тормоза; всё это было можно.

Он хотел и сейчас сделать то же и вдруг широко открыл глаза. Удивительная вещь: когда же это случилось?