49 часов 25 минут

— Не хочу. А ты что, завтракать собираешься, Иван Егорыч?

— Собираюсь.

— Может, потом бы позавтракал, а? Там ведь Антоша мается...

Аверьянов строго посмотрел на старика из-под очков и сказал:

— Я же разъяснил тебе: они живы и здоровы. Скоро их откопают.

Сытин зашмыгал носом и сказал коротко и тихо:

— Врешь.

Он помолчал, а потом, утерев слезившийся левый глаз, добавил:

— Ты, мил-душа, главный инженер, а я старик. Мой глаз против твоего зорче. — И совсем тихо попросил: — Ты уж не тяни душу, скажи от сердца: плохо?

Аверьянов снял очки, протер своими длинными, тонкими пальцами покрасневшие от бессонницы глаза и сердито сказал:

— Сейчас будем завтракать.

Потом он нажал кнопку звонка и сказал вошедшей Наде:

— Дайте нам яичницу, чаю с лимоном и хлеба.

Надя повернулась, чтобы сбежать вниз, в буфет, но столкнулась на пороге с Филимоновной, матерью Андрейки. Лицо у женщины было сосредоточенное и спокойное.

— Можно войти? — спросила Филимоновна.

— Заходите, — ответил Аверьянов, чего-то испугавшись.

— Я у вас посидеть хочу, Иван Егорович. Андрейка об вас много хорошего говорил.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал Аверьянов, растерянно улыбнувшись. — Сейчас мы все втроем позавтракаем. А потом я спущусь в гору и сына вам доставлю.

— Вы мне так не говорите, Иван Егорович. У меня муж в шахте работал, в завале был. Так что мне так говорить не надо. И обманывать не надо меня.

Аверьянов отошел к окну. Он увидел на площади перед рудоуправлением горняков. Здесь стояли все работники рудника. Все стояли молча, с непокрытыми головами. Многие курили в кулак, будто на марше ночью во время войны.

Аверьянов обернулся к Филимоновне и сказал:

— Никто вас не обманывает, ясно?

И вышел из комнаты, прихватив со стола две каких-то бумаги.

Спустившись на 218-й квершлаг, он сказал начальнику горноспасателей Новикову:

— Леонид Петрович, вот схемы. Проглядите их, пожалуйста. Я думаю, взрывать можно.

— «Думаю» — для меня не резон, — ответил Новиков.

Аверьянов посмотрел на него, как-то жалко улыбнулся и сказал:

— Ну что же... Я приказываю, начинайте взрывработы.

Новиков закурил, внимательно посмотрел на Аверьянова и отдал приказ своим людям:

— Ко мне, товарищи!

И когда горноспасатели собрались вокруг него, Новиков сказал:

— Отдых десять минут!

Потом он взял из рук Аверьянова схемы и попросил:

— Разрешите? Я попробую прикинуть, что к чему. Не загубить бы нам людей, вот в чем штука вся...

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 17.01

«Если рано утром весной пройтись по городу, то не успеешь плевать через левое плечо, потому что все время дорогу будут перебегать кошки. Люся раз сказала: «Они как разведенные жены». Я помню, у какого-то американского писателя есть рассказ про кошку, которая сидела под дождем, и про женщину, которая смотрела на нее из окна гостиницы и плакала, потому что ей было жаль кошку, и еще, наверное, потому, что она совсем не любила своего мужа. И привыкла от безделья подолгу копаться в самой себе. Поэтому и плакала. А вообще женщина всегда выдумывает себе причину, чтобы поплакать. Особенно когда причин никаких нет и быть не может.

Мы стали часто ссориться с Люсей. Я люблю ее очень — это уж точно. И нашу Маришку очень люблю и Кольку. А особенно Люсю. Любая другая женщина кажется мне хуже ее. А мы все равно ссоримся. Она мне сказала: «Ты теперь знатный бригадир, о тебе пишут, тебе дают ордена, я теперь совсем даже не нужна тебе». Я удивился сначала. Я не смог ей ничего ответить. Что же ей отвечать? Я просто спросил: «Что ты такое говоришь, Люся?» Она ответила: «Ты стал грубым. Ты невнимателен ко мне, потому что тебе неинтересно. Я уже пять лет нигде не работаю из-за Маришки и Кольки. А в наше время не любят тех женщин, которые сидят дома. В наше время любят умных, работающих жен...»